Фанфики

Картинка… удручающая. Все — нуждаются в заточке, четверть — в ремонте. Ладно — заточить, всё равно делается перед собственно применением, ладно — рукоятки. Но каждый десятый — или лезвие надо наваривать, или щербины такие, что надо перековывать, или погнуто так, что без кузнеца не выправить.

— Бабы, а как вы этим жать будете?

— Дык… господь милостив… время ещё есть… большак сказывал: опосля…

Я так не могу — инструмент должен быть готов к применению заблаговременно. А когда они в последний день все в кузницу ломанутся… Прокуй весь на дерьмо изойдёт. И меня изведёт.

Кстати о жатве. Попадались мне некоторые попаданцы, которые прогрессировали конные жатки-лобогрейки. Не советую: сперва надо уничтожить крестьянскую общину — чересполосица. И выйти из лесов в степь — по буеракам не наездишься.

В кузне полно народу: пара мужиков за косами своими приглядывают. Покос по обычным сенокосам кончился. Не без потерь:

— вот, изволь, мастер, две горбуши из кусков склепать.

У меня на «луговой тарелке» ещё косят. Оно, конечно, поздновато уже. Но Потаня говорит, что и грубые корма нужны. Да и не так уж сильно сено перестояло — на подстилки очень даже пойдёт. Оттуда литовку приволокли — чудаки полотно винтом закрутили.

Мой «кузнечик» обзавёлся подмастерьем — молчаливым парнем из черниговских беженцев. Он-то и работает. Прокуй в стороне над нашим железом, привезённым из Смоленска, разные… нехорошие слова складывает. Фофаня молотом долбит, ещё мальчишечка толстенький мехи качает. Как-то… тесновато уже в кузне стало.

— Здрав будь, Прокуй.

— А! Боярич! Ты что привёз?! Ты, ослоп еловый! Ты зачем в город ходил?! Я ж те…. у-у-у-ё-ё…

Воткнуть кончик дрючка, зажатый в кулаке, в солнечное сплетение размахивающему руками ребёнку — жестоко. Но позволить говорить мне такие слова… В присутствии посторонних… недопустимо.

— Я ходил, Прокуёныш, в город за боярством. Аким Яныч шапку и гривну получил. Так что, мастер-ломастер, будь любезен, говори со мной по вежеству.

Что характерно: народ мгновенно понял и рассосался. Только что было четверо заказчиков — нету уже.

До людей — дошло, до пацана — нет.

— Ты… сын боярский новолепленный… кузница в его кузне бить…?! А-ай! Ы-ы-ы!

Да, сдвоенный удар по почкам со спины ребром ладони — это больно.

— Мне тебя бить… жалко. Но если это уменьшит меру глупости в твоей голове — буду бить каждый день с утра до вечера.

— Ы-ых. У тя другого кузнеца нет! Я сдохну — без мастера останешься! Уж тогда-то запоёшь…ля.

— Ты так и не понял. Ты думаешь — ты на меня работаешь? Пашешь, надрываешься? А это я тебе дал. Дал место, материалы, людей. Чтобы ты себя сделал. Сделал из себя мастера. Ты думаешь — мне вот эти серпы да косы нужны? За дурня-то меня не держи. Мне особенный кузнец нужен. Железки эти молотить я, вон, Фофаню поставлю. Что, Прокуй, серп целый, без зазубрин — выше ты прыгнуть не можешь? Не хочешь, не смеешь?

— Я те про то, что ты с города дерьмо привёз, а ты про «куда допрыгну»… М-м-м-х… ё-ё-й…

— А мне про другое — не интересно. Мне все кузнецы смоленские — плюнуть и растереть. Мне из всех кузнецов на свете — только ты, Прокуёвище, интересен. Пока ещё. Поэтому я тебя и в кузню пустил, поэтому и вожусь… как с писанной торбой. Что разглядел — «дерьмо» — я рад. Вот этим «навозом» по всей Святой Руси торг ведут. Сделай лучше. «Мы — потомственные кузнецы! Мы — куём!» — помнишь, как хвастал? Дерьмо куёте! Потомственно.

Тут в дверь влетело белое. И повисло у меня на шее:

— Ваня, Ваня, Ванечка!… не бей его! не трожь его…! не надо, охолони малость… давай водички холодной… давай на скамеечку присядем — ножки вытянем… сам же говорил — в ногах правды нет… сейчас вот из ковшика, глоточек, Ванечка, и ещё один… за батюшку, за матушку…

— Тю, блин, Любава. Да не лезь ты мне в лицо ковшом! Отстань, я ж не бешеный! Ты ему лучше воды дай. Да что ты ко мне… Я что, такой страшный?!

— Ага. Очень. Ты когда злишься… у тебя лицо каменеет. Только верхняя губа так… дёрг-дёрг. Зубы острые, белые… Как у ощерившегося волка. И глаза… цвет как-то… жёлтые становятся.

Да, хреново. Завёлся и не заметил как. А Прокуя я хорошо приложил. Хамеешь, Иван Юрьевич. В боярина врастаешь, «столбонутым» становишься.

Хорошо, что дрын свой не развернул — потолок в кузне низкий. Мог и вправду… без кузнеца остаться. Организм растёт, сил прибавляется, а понятия… Надо снова восстанавливать систему тренировок, бегать-прыгать-трахаться чаще. Уставать физически. А не только морально. Иначе — убью и не замечу.

Любава увела побитого Прокуя, заказчики испарились сами, подмастерье с мальчишкой-поддувалом прибрались в кузне и уже собрались уходить, когда я вспомнил за чем приходил:

— Эй, парень. Мне нужно одну штучку прогреть. Вот эту. Горн ещё тёплый? Ну-ка сгреби-ка уголья.

Толстый мальчишка, который работал мехами загоняя воздух в горн, испуганно смотрел, как я вытащил из кошёлки завёрнутую в мокрую тряпку свою оплывшую и деформированную… супницу для хряка. И, обмотав руки мокрым тряпьём, всунул её к задней стенке горна.