Фанни Каплан. Страстная интриганка серебряного века

— Рассмотрев в судебном заседании дело мещанки, именующейся Фейгой Хаимовной Каплан, преданной суду начальником войск Киевского гарнизона по обвинению в изготовлении, хранении, приобретении и ношении взрывчатых веществ с противною государственной безопасности и общественному спокойствию целью, военно-полевой суд в составе: председателя суда, командира седьмого саперного батальона полковника Немилова, членов суда — сто шестьдесят пятого пехотного Луцкого полка полковника Лапинского, сорок восьмого пехотного Одесского полка подполковника Пацевича, сто двадцать пятого пехотного Курского полка капитана Богатырева и шестого саперного батальона капитана Тинькова постановил: подсудимую, именующуюся Фейгой Каплан, признать виновной в изготовлении, хранении, приобретении и ношении взрывчатых веществ с противною, согласно закону от девятого февраля одна тысяча девятьсот шестого года целью, лишить всех прав состояния и сослать в каторжные работы без срока…

Снял очки, потер устало переносицу.

— Вам все понятно, подсудимая?

— Да, все.

— Поставьте свечку своему еврейскому богу, — проговорил он, собирая бумаги. — Исполнись вам на момент совершения преступления семнадцать лет, подлежали бы по закону смертной казни. В рубашке родились: двух месяцев не хватило…

«В Киевскую губернскую тюремную инспекцию:

На основании 948-й и 951-й статей Уголовного судопроизводства препровождая, при этом, в Тюремную инспекцию для исполнения выписку из приговора Киевского военно-полевого суда, состоявшегося 30 декабря 1906 года, об именующей себя Фейгой Хаимовной Каплан, осужденной по закону 9 февраля 1906 года, уведомляю:

1. Что приговор этот на основании 2-й и 941-й статей того же Устава вступил в законную силу.

2. Что осужденная содержится под стражей в киевской тюрьме и 3. Что срок содержания для вышепоименованной осужденной должен считаться с 30 декабря 1906 года.

Вместе с тем прошу своевременно прислать уведомления по бланкам на обороте сего прилагаемым:

а) о начатом исполнении приговора (949-я статья Устава Уголовного судопроизводства);

б) об окончательном приведении приговора в исполнение (956-я статья Устава Уголовного судопроизводства).

Подлинная за надлежащими печатями.

С подлинной верно: делопроизводитель Курочкин».

Приговор она встретила с облегчением: «Буду жить! увижу Витю!» Не сомневалась: теперь-то он непременно даст о себе знать. Может, явится даже на разрешенные раз в две недели свидания. Почему бы нет? Изменит внешность, назовется родственником, предъявит нужные бумаги — он это умеет. Господи, неужели получится!

Уверенность окрепла, когда ее вызвали однажды в тюремную контору, вручили, заставив расписаться в тетрадке, двадцатипятирублевую ассигнацию. Деньги, как явствовало из квитанции, поступили из одесского кредитного банка, имя отправителя не указывалось — только сумма цифрами и прописью и витиеватая роспись фиолетовыми чернилами.

Исчезли последние сомнения: он! Любимый! Не оставил в беде, заботится! Почему только Одесса, странно? Путает полицию, деньги переслал через одесских товарищей? «А может, все же уехал? — вертела удрученно в руках фиолетово-красную кредитку. — Скрывается у тамошних анархистов?»

На получасовых прогулках — в кандалах, на морозе — вглядывалась в лица арестантов, круживших по периметру тюремного двора: может, кого-то узнает? Кляла себя, что не выучила в свое время азбуку Морзе. Витя уговаривал: давай, научу, пара пустяков. Как бы сейчас пригодилось!

Трехэтажное здание острога, где она дожидалась отправки по этапу в Сибирь, перестукивалось с утра до ночи через стены и потолки. Обменивались записками — на клочках подтирочной бумаги, спичечных коробках, папиросных окурках, заводили знакомства, влюблялись.

Как-то на прогулке растрепанная баба с черным лицом окликнула ее из шеренги уголовниц:

— За что сидишь, девка? За бонбу?

Захохотала хрипло:

— А я, слышь, полюбовника в пьяном виде в колодец спустила! Любо-дорого! Вниз башкой! Верка я. А ты?

— Солошенко! — прикрикнул на бабу охранник. — Отставить разговоры! Не останавливаться!

Шла неделя за неделей, нужных бумаг для отправки на каторгу все не поступало. Она постепенно приходила в себя: перестали мучить головокружения, затягивались раны, явился аппетит. Она покупала в тюремном ларьке на полученные деньги белый хлеб, селедку, развесное повидло, похожее на студень, сушки, сахар, чайную заварку. Щупала себя за щеки, усмехалась: «Надо же, толстею. Арестантка».

Очистились дали за решетчатым оконцем, с ближних холмов сошел снег, в тесной ее одиночке посветлело. Как-то во время прогулки она завернула за угол, остановилась замерев: на бледном ситчике неба тянулась цепочка журавлей. Разворачивалась над лесом, медленно стала снижаться к днепровской излучине.