Фантастическая проза. Том 3. Поезд в один конец

– А мне клеёная любовь не нужна, – сказала Лина. – Мне настоящая нужна. Чтобы одна была и на всю жизнь.

Пока Седика никто не видел и все было хорошо, только Янка о чем-то догадывалась.

– Слушай, Линка, – сказала она. – Ты с кем там по ночам шепчешься?

– Только никому ни слова, – предупредила Лина. – Понимаешь, ко мне домовой из деревни приехал. Соскучился без меня. Вот и болтаем.

– Да ну тебя, – обиделась Янка. – Я серьезно спрашиваю, а ты пургу разную несешь!

Не поверила она Лине. Может, и правильно. Домовые не должны каждому показываться. Не в сказке живем.

Незаметно пришла зима, высыпала у порога интерната кучи снега, замела двор, повисла сосульками под жестяной крышей дома; по ночам зима тихонечко задувала у щели, морозя углы комнат, даже пузатая печь в углу комнаты не спасала. Рядом с ней было тепло, а чуть шагнешь в сторону – босые ноги холодом обдавало. Кольку Быстрова Лина вспоминала все реже, образ его из души девушки словно зимние холода выморозили. Если и виделся он иногда, то каким-то нечетким, неясным, словно выплаканные раньше слезы его размыли.

– И правильно, – сказала Янка. – Было бы кого вспоминать! За тобой еще такие мальчики бегать будут!

– Никто мне не нужен, – сказала Лина. – Никто.

Когда тянутся зимние дни, становится не до чудес.

Директриса постепенно успокоилась, перестала кричать на Лину в своем кабинете, даже как-то повеселела, словно к новому образу мужа приспособилась. Подумаешь, дома ничего не делает. Многие мужики дома палец о палец не ударят, валяются на диване, глядя детективы по телевизору или с газетой «Советский спорт», словно и в самом деле полагают, что спортом лучше всего интересоваться, лежа на диване. И ничего, жены их терпят, понимают, что это их образ жизни, а другого просто не дано. Вот и Вера Ивановна приспособилась. И на Лину она теперь смотрела, как на пустое место.

И биологичка Татьяна Сергеевна тоже привыкла. Правда, она иногда поглядывала на Лину с плохо скрываемой грустью и печалью, но даже вопросов не задавала. Сказала однажды:

– Я тебя понимаю, ты как лучше хотела…

А чего особенного? Многие хотят, чтобы было лучше, стараются, только получается у них как всегда, если точнее говорить, ничего не получается.

И голос по ночам потихоньку плохому учил:

«Если взять кокон бабочки-однодневки, да добавить ложку меда весеннего, цвет ромашки полевой, настоять на трехдневной воде, и дать того настоя выпить человеку, да сказать при том: «Живи пустоцвет, пока не облетит цвет», то и получится так, как загадано – проживет свою жизнь человек бестолково, ни пользы от него, ни вреда особого».

– А такого заговора нет, – спросила ночную темноту Лина, – чтобы всех счастливыми сделать?

Ну не было такого заговора на свете! Не придумал никто.

Вот мы растем потихоньку, растем, родители даже не замечают, а потом вдруг они смотрят, а мы уже взрослые и самостоятельные, готовые ступить в реку, которая понесет нас куда-то, не спрашивая, чего мы хотим и к какому берегу нас тянет. Все плывут по течению, против течения пытаются выгребать единицы, только рано или поздно и их сносит вниз. А все потому, что нам нечего делать у истоков.

К весне у Лины отросли волосы, тут уж Седик постарался. И красивая Лина стала, даже сама себе нравилась, когда в зеркало смотрелась.

– Ой, Линка, – потрясенно сказала Яна. – Какая ты…

– Подумаешь… – сказала Лина. – Может, и красивая, только счастья нет.

Счастливые в интернате не живут, у них и без этого есть где жить. А Лина жила в интернате. Какое уж тут счастье? Красивых не любят, окружающим всегда кажется, что ты своей красотой их унизить хочешь. Поэтому от Лины все держались в стороне, мальчишки обожали ее издалека, а приблизиться не пытались, некоторые вообще ее воображалой считали, да и слухи о способностях Лины продолжали циркулировать среди обитателей интерната, а это ничего доброго ей не сулило. Находились и такие, что гадили и вредили Лине исподтишка: в пузырек туши для черчения муху засунут, дохлую крысу в кровать подложат, пластилином волосы измазать во сне пытались. Только Седик все эти глупые попытки бдительно пресекал. И Янка была верной подругой. Она даже два раза дралась с девчонками, которые про Лину нехорошее говорили. Прямо рыцарь настоящий, а не девчонка.

– Ты их не бойся, – говорила Яна. – Это они тебя боятся. Красивых всегда боятся.

– Правильно она тебе говорит, – соглашался Седик, перебирая быстро отрастающие волосы. – Бабка твоя в молодости знаешь какая была!

Странно.

Лина никогда не думала о том, какой была бабушка в молодости. Она помнила только морщинистое лицо и пронзительные глаза. И волосы седые, что выбивались из-под черной косынки.

– Муж у нее, дед твой, – сказал Седик. – Он тоже красивый был. Убили его на войне в сорок втором. Бабка всю ночь не спала, а проснулась, я глянул – седа-а-ая! Я потом пробовал лечить, ничего не помогало. Я уж и заговор на белой бересте пробовал, и росу с красной смородины, и ржаной колос незрелый с лесного поля… Не-а, так седой и осталась.

– Седик, помолчи! – попросила Лина и стала думать про бабушку.