Фантастическая проза. Том 3. Поезд в один конец

Нельзя сказать, что отношение к Лине в интернате изменилось, но некоторые слухи поползли. Арнольд Петрович, как рассказала Лине подруга, еще той сволочью был, пользовался тем, что за интернатских заступиться некому было. А директриса молчала. Или у Арнольда Петровича что-то на нее было, или принцип такой был у директрисы — не встревать в чужие дела, только Арнольду при ней было привольно. Он еще и не такое себе позволял, стыдно рассказывать о его ночных забавах! Только кончились они.

— Ты, Линка, молодец, — сказали Лине старшеклассницы. — Даже если этот козел сам копыта откинул, это как же его распалить надо было, чтобы сердце не выдержало! Нашлась среди нас такая, что за себя постоять смогла!

А учителя первое время вообще даже спрашивать ее по предметам не стали. Просто ставили в журнал хорошие отметки и все. А об Арнольде Петровиче все быстро забыли. Как и не было его на земле.

Постепенно история эта стала забываться. Лина в интернате ничем себя не показывала, вперед не лезла: ну там кактус на классном окне заставит цвести, мышей, что девчонок в коридоре пугали, по ночам спать приучила и лишний раз на глаза не показываться. Иногда она ночами втихомолку лазила на чердак, выбиралась наружу и сидела на крыше, разглядывая серебряную россыпь звезд. Она чувствовала в себе силу, способную сорвать ее с места и унести туда, где среди редких, слабо освещенных облачков плавала круглая улыбающаяся луна. И никогда не пробовала последовать вслед за рождающимися в душе желаниями. Все боялась, что кто-то ее заметит, потом пойдут нехорошие разговоры. На душе было грустно и хотелось домой. Но домой было нельзя.

— А я тоже первый год домой хотела, — сказала Лена. — Ну пусть пьют, зато иногда так здорово было! Отец у меня знаешь, как по дереву вырезает! Вырежет птицу — от живой не отличишь. И кто ее, водку эту, придумал?

Лина ее утешала.

Она сама понять не могла, почему так все происходит: вроде всем хочется, чтобы вокруг хорошо было, никто никому зла не желает, все хотят, чтобы все было хорошо, только вот получается все наоборот. Мать ведь тоже хотела только хорошего, когда ее в интернат отдавала. В самом деле, что делать Лине в деревне, от которой осталось три десятка домов, а скоро будет еще меньше? А город был обещанием новой жизни. Разве мать думала, что в интернате такие гады, как Арнольд Петрович, будут? Разве она думала, что Лине в интернате будет тошно и скучно? Как лучше хотела. И водку, наверное, тоже придумали для веселья, а получилось наоборот — стали люди напиваться до скотского состояния и про детей своих забывать.

Учительница биологии Татьяна Сергеевна ничего не сказала, только подошла к парте, за которой сидела Лина, и тихонечко сжала ладонь девочки своей теплой ладошкой, словно показывала, что все она понимает и одобряет поведение Лины, что бы там ни произошло.

Так потихоньку эта история и забылась, если бы не мальчишки.

Была весна, и мальчишки играли в футбол на маленьком стадионе, что имелся при интернате. А накануне приходили плотники и делали скамейки около забора. Чтобы воспитанники интерната могли посидеть и поболеть за своих ребят. Тоже хотели, как лучше. Только кто-то из них по небрежности бросил долото прямо на траве. А Санька Лютиков из пятого «а» упал в борьбе за мяч с более сильным и массивным Генкой Коробовым из параллельного класса и напоролся на это долото, да так неудачно, что распахал себе бедро от колена до паха. Он выл от боли, катаясь по траве, все вокруг было в крови, визжали девчонки и детвора, а медсестра суматошно металась вокруг и не знала, что ей делать. Тут бес и вытолкнул Лину из ошеломленной и испуганной толпы. Она присела над Лютиковым, зажала рассеченную ногу, словно всю жизнь этим занималась, крикнула:

— Ленка! Нарви подорожника, он у ворот растет!

И пока подружка собирала подорожник, Лина зажимала рассечение и останавливала кровь, попутно отталкивая руку медсестры, которая все пыталась ей сунуть бинт, кусок ваты или — что еще хуже — пузырек с совершенно ненужным йодом.

А потом она окровавленными руками лепила на рану листки травы и все шептала непослушными дрожащими губами заговор от пореза:

— На море на Окияне, на острове на Буяне, лежит бел-горюч камень Алатырь, на том камне Алатыре сидит красная девица, швея мастерица, держит иглу булатную, вдевает нитку шелковую, рудожелтую, зашивает раны кровавые. Заговариваю раба Сашку Лютикова от порезу. Булат прочь отстань, а ты, кровь, течь перестань…