Фантастические повести и рассказы

На этот раз окружение оказалось чрезвычайно богатым. Толком развиться он, конечно, не сумел. Судя по реконструкции, ребята, что оказались в тот момент в энергоблоке, среагировали очень быстро. Правда теперь, постфактум, можно было задать вопрос — а стоило ли это делать? Если бы они просто-напросто отключили энергоблок и отступили, ничего страшного не случилось бы. На базе никто бы ничего даже не заметил, энергии от других энергоблоков хватило бы с запасом. А крот, закончив свое развитие и приведя, естественно, этот энергоблок в полную негодность, стал бы управляем и вполне безопасен. Но сейчас, позже, легко обо всем рассуждать. Тогда они об этом и подумать не успели. Разобравшись, что происходит, они отвели часть мощности от работающего реактора и разрушили управляющий центр нуклеонного механизма. Заодно, правда, разрушилась и его энергетическая капсула. Не повезло. Просто не повезло. Бывает.

Но как тогда, черт подери, объяснить, что на всей планете не оказалось ни единой дозы Т-лакта?!

На всякий случай я проверил почту. Для меня, конечно, ничего не было. Да и откуда — на «Лонготоре» прибыл я сам, а следующий пролет со сбросом капсулы будет по графику лишь через шесть суток. Для меня не было ничего, но были какие-то сообщения для Панкерта, для Кати, для того же Графа, конечно. Как наблюдателю мне была доступна информация об адресатах. Не сами сообщения, конечно. Да и не хотел бы я, чтобы мне потребовался доступ к чьей-то переписке, хотя крайне любопытно, кто же и о чем может писать Пан Керту. Кто если все близкие на Земле уже пять лет, как считают его погибшим? Если его так и не сумели обнаружить — по крайней мере, до моего отлета с Земли. Если само его существование для нас не более реально и осязаемо, чем существование этих вот посланий, хранящихся в памяти системы.

Впрочем, для тех, кто знал его на Кабенге, он был вполне реален и осязаем. Другой вопрос — был ли он настоящим Панкертом?

Среди ночи я проснулся. Было холодно — прежний обитатель этой комнаты, видимо, спал под одеялом, а я дотащился до постели настолько усталым, что и не подумал о регулировке микроклимата. Я высунул руку из-под простыни, нащупал панель регулятора, прибавил подогрев. Потом перевернулся на другой бок и попытался снова заснуть. Но сон, конечно, не шел.

Я высветил время. Поспать удалось лишь три с половиной часа. Первый слой усталости был сброшен, и теперь мысли о событиях прошедшего дня снова завладели мозгом. Наверное, мне следовало попросту прибегнуть к заговору средству, проверенному тысячелетней практикой — но делать этого я не стал. Вместо этого я перевернулся на спину, положил руки под голову и стал думать. Просто думать — я даже не захотел подключаться к мнемоблокам. Работа с ними требует свежей головы, и бессмысленно пытаться искать в них ответа на вопросы, которые не можешь толком сформулировать.

Итак, чего же я достиг за первый день работы на Кабенге? Вроде бы, почти ничего. И в то же время вполне достаточно, чтобы понять — дело здесь нечисто. Возможно, то, что здесь происходит, и не имеет отношения к Нашествию — хотя про что вообще мы можем сказать, не покривив при этом душой, что оно имеет к нему отношение? Так вот, вполне возможно, что все, здесь происходящее, не есть какое-то очередное проявление Нашествия. Но все равно критичность ситуации, создавшейся на Кабенге, не может с достоверностью объяснить то же отсутствие Т-лакта, например. Увиденного за день вполне хватило мне для того, чтобы понять: Зигмунд не зря послал меня на Кабенг. Чего стоила хотя бы реакция на мое прибытие Вейермейстера или того же Рубаи — ведь они явно, совершенно не скрывая своего мнения, подталкивали меня к мысли о необходимости проведения расследования. Сталкиваться с подобным никому из нашего отдела не приходилось. Как бы скверно ни шли дела, люди всегда противятся самой идее проведения расследования, подсознательно считая, что никакое расследование не способно исправить положение. И это, в общем, верное мнение. Расследование в лучшем случае лишь препятствует повторению прошлых ошибок, и потому люди, занятые конкретным, сегодняшним делом, всегда противятся его проведению. А эти двое — может, причина попросту в том, что на сегодняшний день им нечего здесь больше делать?

Расследование… Возможно, явное, немедленное расследование с привлечением лучших сил отдела и позволило бы что-то обнаружить. И даже предотвратить. Но я вспомнил, с какой убежденностью, как о чем-то, что уже произошло и потому предотвращено быть не может, говорил Зигмунд о грядущей на Кабенге катастрофе, и поежился. Он умел навести страху. Без каких-то внешних эффектов, чисто по-деловому, спокойным будничным тоном он умел сказать такое, что мороз по коже пробирал.

Если бы это были пустые страхи… Если бы это были просто слова…

С тех пор, как я познакомился с третьей категорией данный о Нашествии, я уже не мог считать того, о чем говорил Зигмунд, просто словами. Хотя иногда мысли, которые он высказывал, и не укладывались в голове.