Фантастические повести и рассказы

На столе неподвижно лежала обнаженная женщина. Вполне обыкновенная фигура, обычное, ничем не примечательное лицо, какие десятками можно встретить в любой толпе. Не красавица — нос слишком вздернут, рот широковат, слегка выдаются скулы. Сейчас, когда она лежала без сознания, невидящими глазами уставившись в потолок, когда мышцы лица были расслаблены, совершенно лишив лицо это выражения, она даже мало напоминала живого человека — скорее, манекен. Она лежала неподвижно — и только грудь вздымалась и опускалась от дыхания. Но не размеренно, а какими-то судорожными, нерегулярными толчками. Сбой дыхания — первый признак близкого распада энтара. Процесс зашел слишком далеко. На сгибе левой руки виднелись следы уколов — с неделю ее пытались лечить в госпитале, и только сегодня на рассвете догадались сообщить в институт. Еще бы немного…

Энасси стоял неподвижно, согнув руки в локтях и сосредоточенно глядя в пространство куда-то над их головами. Лицо его было бесстрастно. Но Гайдли знал, что таится за этой бесстрастностью.

Ненависть.

Ненависть к энтарам — вот то, что отличало настоящих бойцов от остальных, от таких, как он сам. Гайдли не умел так вот ненавидеть и не смог бы поэтому настроиться так, как необходимо во время операции. Несколько раз он ассистировал — в других, более легких случаях. И понял окончательно, что ассистировать — это максимум, чего может он достичь.

Но Гайдли не сожалел об этом. Стыдился, но не сожалел.

Медленно-медленно Энасси начал поднимать руки — глядя все так же в пустоту над их головами. Наконец, вытянув их прямо перед собой, прямо над телом лежащей на столе женщины, он начал опускать их, как бы упираясь во что-то ладонями и преодолевая все возрастающее сопротивление. Гайдли знал, что за этим последует, и заранее сжался, приготовившись — но и он вздрогнул, когда, лишь только правая рука Энасси коснулась груди женщины, раздался дикий, нечеловеческий вопль, тело ее выгнулось дугой и начало извиваться в конвульсиях. Если бы не фиксаторы на руках и ногах, она скатилась бы с операционного стола. А так… Возможно, будут вывихи, даже переломы — но какое это имеет значение?! Какое?! Энасси не ошибся в своем диагнозе — вот что было главным.

— Ч-что… ч-ч-что он делает? — профессор приподнялся, хотел шагнуть вперед, но уперся в невидимую стену впереди. — Что он делает?

— Т-так надо, профессор, спокойнее, — Гайдли старался скрыть дрожь в голосе. Зачем? Разве до его, Гайдли чувств было сейчас профессору?

Лишь только женщина начала извиваться, как Энасси отдернул руки и слегка отступил от стола. Стоял и ждал, пока она успокоится, с лицом бесстрастным и невозмутимым. Он знал, что делает, знал, как это надо делать, и ему не требовалось даже смотреть на то, что перед ним лежало, чтобы делать это. Смотреть? Зачем — если то, с чем он сейчас боролся, не имело пока ни формы, ни какого-либо видимого образа. Только предельно развитые чувства позволяли ему улавливать его движения — и действовать самому. Предельно развитые чувства — они ведь не давались даром, чтобы обрести их, приходилось пройти через огромную боль и муку. Я бы так не смог, повторял про себя Гайдли, я бы так не смог.

Женщина постепенно успокаивалась, и наконец снова застыла в полной неподвижности — только дышала, все так же прерывисто, нерегулярно. На левой груди — там, где ее коснулась рука Энасси — возникло ярко-красное пятно, как от ожога. Энтар, энтар! — думал Гайдли, разглядывая это пятно, — это энтар! Будь все проклято в этом мире!

И снова руки Энасси вытянулись над телом женщины и пошли, преодолевая сопротивление, вниз. И снова ожидаемый, и все же неожиданный нечеловеческий вопль. И снова-ярко красные пятна — теперь на шее и на животе. И снова постепенно замирающие конвульсии. И снова и снова то же самое, пока наконец, когда Гайдли уже начало казаться, что сам он скоро не выдержит этой пытки, профессор не вскочил с места и не принялся биться всем телом о невидимую стену перед собой.

— Остановите его, остановите! — кричал он, в кровь разбивая кулаки. Остановите!

Гайдли с трудом удалось усадить его на место.

— Скоро, профессор, теперь уже скоро, — говорил он, не давая Диллету подняться, а сам только на это и надеялся — что уже скоро. Потому что и у него уже сил не было смотреть на эту пытку.