- Пока не приходил? - спросил он Сострадание и Сострадание тихо заскулило. - Я боялся, что опоздаю, пришлось повозиться. Брось скулить. Наверное, он задерживается, он обязательно сейчас прийдет.
День шел и клонился к вечеру. Сострадание лежало рядом. Мейстер говорил с ним, как говорят с обыкновенной собакой. Оно не понимало и заглядывало хозяину в лицо с безнадежностью во взгляде.
- Мы с ним похожи, - говорил Мейстер, - я чувствую его порывы, я понимаю. Мне повезло, понимаешь ты, в бессмысленно огромном мире встретить человека который зовет тебя и откликается на зов. Тебе не услышать этого, ты одиноко по природе и даже твои две головы всегда мыслят противоположно. Мне тяжелее, я часть большого зеркала, разбитого на мелкие кусочки. Как нас ни составляй, мы не срастемся, но тоска о единстве... Прекрати выть.
В шестом часу вечера появился вор. Он был в новом костюме, который выглядел великоватым.
- Я уже изготовил подарок для тебя, - сказал Мейстер. - Я изготовил знание из солнечного луча. Во-первых, потому что знание это свет, как всем известно, во-вторых...
- Мне уже достаточно знания, - сказал вор. - Я пришел попросить денег. Сейчас они мне нужнее. Вам ведь ничего не стоит создать деньги из пустоты.
Сострадание привстало и начало громко выть, глядя на Мейстера. Потом бросилась на вора и обвило его прозрачными лапами, которые вдруг стали похожи на щупальца. Охвачен Сотраданием, вор продолжал:
- Мне очень жаль, но так сложились обстоятельства. Деньги мне сейчас нужнее. Не стоит расстраиваться из-за меня. Я не стою ни одного, и самого малого, движения вашей души. Ведь я просто обыкновенный человек. Я просто червь, который возвращается в свой прах. Того знания, которое я получил от вас, для меня слишком много. Я не знаю что с ним делать. Оно мучит меня. Оно как болезнь и каждый видит, что я болен. Я уже не могу говорить с друзьями, они ненавидят меня за то, что я вижу их. Я стал перпендикулярен течению жизни. Я стал совсем одинок. Я как кусочек, отбитый от зеркала и втоптанный в грязь. Но вы дали мне память о зеркале, к которому я все равно не прирасту. Я чувствую себя прокаженным. Я вижу такие ужасы жизни, которые не в моих силах исправить или понять. Раньше, когда я был слеп, это меня не волновало. Я ни за что не согласился бы расстаться с полученным знанием, но получить новое - это для меня слишком.
Мейстер развязал мешочек и знание, полученное из солнечного луча, с легким шелестом упорхнуло, осветив на прощание комнату. Несколько заблудившихся бликов ещё плясали на стенках графина.
- Ты хочешь денег? - спросил он. - Тогда бери их.
- Если смогу?
- Сможешь.
Он создал из пустоты пачку банкнот и положил их в мешочек. Сострадание обрвало вой на полуноте и начало замерзать, как замерзает обыкновеная вода в проруби с наступлением зимней ночи.
Затем бросил мешочек в окно.
- Я не хочу, - тихо сказал вор.
- Иди.
Сострадание окаменело. Сейчас оно ничем не отличалось от гипсовой статуи, к тому же, статуи топорной работы. И казалось невозможным, что оно только что двигалось и издавало звуки. Вор начал танцевать.
- Скорее, - сказал Мейстер, иначе деньги заберет кто-нибудь другой.
Вор сделал полкруга по комнате и бросился в окно. Мейстер посмотрел вниз, на улицу. Над жаркими асфальтами дымилось вечернее солнце. Тело лежало неподвижно и лицом вниз. Рука тянулась к желтому мешочку. Начинали собираться прохожие и неоторые показывали пальцами на окна верхних этажей. Сострадание оставалось мертвым. Впрочем, люди говорили, что ещё долго слышали у этого места вой, похожий на вой собаки.
САМАЯ ОПАСНАЯ ПРОФЕССИЯ
Пациент рассказывал, лежа на кушетке. Кушетка была холодной, покрытой белой простыней, а простыня наводила на мысль о больнице. Хотя это была не больница, а всего лишь частный кабинет дорогого психиатра. Или модного психотерапевта, если больным так больше нравится. Или экстрасенса, если вы уж совсем отчаялись. Пациент начал рассказывать и психиатр включил магнитофон. Он всегда фиксировал беседы, не столько для того, чтобы прослушивать их потом самому, сколько для того, чтобы иметь материал для лекций.
Сегодняшний посетитель жаловался на то, что он больше не может писать стихи. Во всем его облике, в словах, в жестах, в манере держаться сквозила легкая ненормальность и психиатр это сразу отметил. Это ещё не болезнь, но хождение по канату над пустотой болезни. Итак, он не мог писать стихи. Ну и что?
- Это для вас так важно? - спросил врач.
- Конечно. Это самая важная вещь в моей жизни.
- Вас когда-нибудь печатали?
- Тысячу раз. А вообще я поэт-песенник. У меня несколько хитов. Последний вот этот.
И он напел куплет, кторый уже несколько месяцев звучал на каждой улице, на каждом базаре и почти в каждом подземном переходе метро.
- Да, это очень популярная песня, - согласился врач, - Неужели ваши стихи? Рассказывайте, рассказывайте.