Фантастические сказки.

— Ничего не знаю ни о какой надписи, — сказал джинн, — Принеси мне печать, чтобы я мог ее видеть.

— У меня ее нет в настоящую минуту, — сказал Гораций. — Я ее отдал на время своему другу, отцу этой барышни, о которой я вам говорил. Понимаете ли, г. Факраш, вы привели меня в… я хочу сказать, что я очутился в таком безвыходном положении, что счел себя обязанным чистосердечно во всем признаться ему, но он не поверил. Тогда мне пришло в голову, что там может оказаться какая-нибудь надпись, объясняющая, кто вы и почему Сулейман посадил вас в бутыль. В таком случае профессору прошлось бы допустить, что мой рассказ не сплошная выдумка.

— Поистине я дивлюсь тебе и скудости твоей проницательности, — заметил джинн, — потому что если бы действительно и была надпись на печати, то невозможно, чтобы кто-нибудь из твоего племени сумел разобрать ее.

— Извините, пожалуйста, — сказал Гораций. — Профессор Фютвой — ученый ориенталист, он может разобрать всякую надпись, сколько бы тысячелетий назад она ни была сделана. Если там есть что-нибудь, он разберет. Вопрос только в том, есть ли там что-нибудь.

Воздействие этой речи на Факраша было в такой же степени неожиданно, как и необъяснимо: черты лица джинна, обычно мягкие, стали подергиваться, пока не сделались страшными, и внезапно с яростным воем он вырос почти вдвое против своего обыкновенного роста.

— О, ты, низкий разумом и породою! — воскликнул он громким голосом. — Как решился ты отдать сосуд, в который я был заключен, в руки этого ученого мужа?

Вентимор, хотя и сильно потрясенный, не потерял самообладания.

— Почтеннейший, — сказал он, — я не предполагал, что он еще вам будет нужен. Дело в том, что я и не отдавал его профессору Фютвой, вон он стоит в углу, а отдал только бутылку. Я хотел бы, чтобы вы так не возвышались надо мной. У меня шея болит от разговора с вами. И почему вы так скандалите из-за того, что я одолжил печать? Что вам из того, если бы даже это и подтвердило мой рассказ? А для меня важно, чтобы профессор поверил мне.

— Я говорил необдуманно, — сказал джинн, медленно возвращаясь к своему нормальному росту. — Поистине сосуд не имеет ценности. Что касается крышки, раз она отдана лишь на время, то большой беды нет. Но если что-нибудь написано на печати, то, может быть, этот ученый муж, о котором ты говоришь, уже прочитал все?

— Нет, — сказал Гораций, — он не возьмется за это до завтра. А когда прочтет, то, может быть, там ничего не окажется про вас и я останусь в еще худшем положении.

— А тебе так желательно, чтобы он получил доказательства твоей правдивости?

— Ну, конечно! О чем же я все время толкую?!

— Кто же может уладить все лучше, чем я сам?

— Вы! — воскликнул Гораций. — Вы хотите сказать, что согласны сделать это? Г. Факраш, вы — славный старик! Это ведь как раз то, что нужно?

— Нет ничего такого, — сказал джинн, снисходительно улыбаясь, — чего бы я не сделал, чтобы увеличить твое благополучие, потому что ты оказал мне неоценимую услугу. Ознакомь меня с местом жительства этого мудреца, и я явлюсь перед ним. И если бы случилось, что он не нашел никакой надписи на печати или же ее смысл остался скрытым от него, то я уверю его, что ты говорил истину, а не ложь.

Гораций очень охотно дал ему адрес профессора.

— Только не ходите к нему нынче ночью, знаете, — счел он благоразумным прибавить. — Вы его очень испугаете. Зайдите в любое время завтра, после завтрака, вы застанете его дома.

— Сегодня ночью, — сказал Факраш, — я возобновлю поиски Сулеймана, мир ему! Потому что я еще не нашел его.

— Если пытаться делать так много дел сразу, — сказал Гораций, — то не знаю, какого можно ждать толка!

— В Ниневии никто о нем не знал, потому что на том месте, где я оставил город, я теперь нашел груду развалин, населенных совами и летучими мышами.

— И я опасался, что вас разочарует Ниневия, — пробормотал Гораций почти вполголоса. — А что бы вам заглянуть на родину царицы Савской? Там вы могли бы услышать о нем!

— Сава эль-Иемень, царство Бильскис, царицы, любимой Сулейманом, — сказал джинн. — Это превосходный совет, и я, не откладывая, последую ему.

— Но не забудете побывать у профессора Фютвоя завтра?

— Конечно, нет. А теперь, раньше, чем я уйду, нет ли какой-нибудь другой услуги, которую я мог бы оказать тебе? Гораций колебался.

— Есть одна, — сказал он, — только я боюсь, что вы обидитесь, если я скажу.

— Мой разум и мое око открыты твоим велениям, — сказал джинн. — Ибо все, чего бы ты ни пожелал, будет исполнено, если только в моей власти сделать это.

— Хорошо, — сказал Гораций, — если вы уверены, что не обидитесь, то я скажу. Вы превратили этот дом в чудесное место, больше похожее на Альгамбру — только, конечно, не на ту, что у нас на Лестерской площади, — чем на лондонский дом, сдаваемый жильцам. Но ведь я тут только квартирую, а люди, которым принадлежит дом — прекрасные в своем роде люди, — предпочли бы оставить его таким, каким он был. У них появилась мысль, что они не будут в состоянии сдать эту квартиру так же легко, как другие.

— Подлые и алчные псы! — сказал джинн презрительно.