Фантастические создания (сборник)

Профессор Мандалай, нервный коротышка, серый, как призрак (может, он и был призрак: в мире случались вещи и постраннее), который пил только воду и ел кукольные порции с тарелок не больше блюдечка. Впрочем, гурман — не обязательно обжора, а Мандалай постигал самую суть всякого блюда, что перед ним ставили.

Вирджиния Бут, ресторанный критик, некогда писаная красавица, которая ныне превратилась в роскошную величественную развалину и своей разваленностью упивалась.

Джеки Ньюхаус, потомок (сомнительным манером) великого любовника, гурмана, скрипача и дуэлянта Джакомо Казановы. Как и его знаменитый родственник, Джеки Ньюхаус разбил немало сердец и отведал немало деликатесов.

И наконец, Зебедия Т. Кроукоростл, единственный эпикуреец-банкрот: он вваливался на собрания клуба с бутылкой дешевого пойла в бумажном пакете, небритый, без шляпы и без пальто, а зачастую не то чтобы даже в рубашке, но ел с аппетитом, которого хватило бы с лихвой на всех.

Слово взял Огастес ДваПера Маккой.

— Мы перепробовали уже все, что можно, — сказал Огастес ДваПера Маккой, и в голосе его сквозили печаль и горечь. — Отведали мясо стервятников, ели кротов и крыланов.

Мандалай сверился с блокнотом:

— На вкус стервятник напоминает протухшего фазана. Крот — трупного червя. Крылан по вкусу — точь-в-точь как упитанная морская свинка.

— Пробовали совиного попугая, мадагаскарскую руконожку и гигантскую панду…

— М-м-м, жареная отбивная из пандятины, — вздохнула Вирджиния Бут и сглотнула слюну.

— Даже кое-какие давно вымершие виды случались у нас на столе, — продолжал Огастес ДваПера Маккой. — Мы ели быстрозамороженную мамонтятину и мясо гигантского ленивца из Патагонии.

— Жаль, что мамонт был лежалый, — вздохнул Джеки Ньюхаус. — Зато понятно, отчего эти волосатые слоны так скоро закончились — люди быстренько их распробовали. Я, конечно, ценитель изысканных блюд, но в тот раз с первого же куска мои мысли обратились к канзасскому шашлычному соусу, и будь эти ребрышки посвежее…

— Не вижу ничего страшного в том, что он полежал во льду пару тысяч лет, — заметил Зебедия Т. Кроукоростл. Он оскалился, обнажив кривые, но все же острые и крепкие зубы. — Но если всерьез говорить о вкусном, правильный выбор — мастодонт, без вариантов. За мамонтов люди брались, когда не могли достать мастодонта.

— Мы ели кальмаров, гигантских кальмаров, необозримых кальмаров, — говорил Огастес ДваПера Маккой. — Мы ели леммингов и тасманских тигров. Мы ели шалашников, овсянок и павлинов. Мы ели рыбу-дельфина (которая не то же, что млекопитающее дельфин), гигантскую морскую черепаху и суматранского носорога. Мы ели все, что можно съесть.

— Глупости. Еще сотен блюд мы не пробовали, — заявил профессор Мандалай. — Даже тысяч. Ну, вспомнить хотя бы, сколько тысяч видов жуков мы пока обходили вниманием.

— Ой, Мэнди, — вздохнула Вирджиния Бут. — Отведав одного жука, считай, что знаешь вкус всех. А мы перепробовали сотни видов. И только навозники хоть чем-то порадовали.

— Нет, — возразил Джеки Ньюхаус. — Там все дело в навозных катышках. Сами жуки были совершенно невыдающиеся. И все же я с тобой согласен. Мы покорили вершины гастрономии и промерили бездны дегустации. Мы стали космонавтами, исследователями вселенных наслаждения и миров вкуса, которые другим и не снились.

— Так, так, так, — сказал Огастес ДваПера Маккой. — Вот уже более полутора веков раз в месяц происходит заседание клуба — так было при моем отце, моем деде и моем прадеде. Но теперь, боюсь, мы вынуждены прервать традицию, ибо не осталось ничего, что мы или наши предшественники не употребили бы в пищу.

— Жаль, что меня тут не было в двадцатые, — посетовала Вирджиния Бут, — когда в меню разрешили включить человечину.

— Только после электрического стула, — напомнил Зебедия Т. Кроукоростл. — Продукт уже был наполовину зажарен, сплошь обуглился и хрустел. После этого среди нас не осталось любителей «длинной свиньи»[3] — был один, обладавший природной склонностью, но он все равно не задержался надолго.

— Ой, Корости, зачем делать вид, будто ты сам при этом присутствовал? — зевнула Вирджиния Бут. — Ты еще не настолько стар, любому же ясно. Тебе не дашь больше шестидесяти, даже учитывая неспокойное время и жизнь на улице.

— Да, времечко выдалось еще то, — согласился Зебедия Т. Кроукоростл. — Впрочем, не обольщайся. Так или иначе, осталась куча всего, что мы еще не ели.

— Назови хоть что-нибудь, — сказал Мандалай, нацелив острие карандаша на блокнот.

— Ну, есть такая жартаунская жар-птица, — сказал Зебедия Т. Кроукоростл и обнажил в ухмылке свои кривые, но острые зубы.

— Никогда о такой не слышал, — заметил Джеки Ньюхаус. — Ты ее выдумал.

— А я вот слышал, — сказал профессор Мандалай. — Правда, в другом контексте. Кроме того, она мифическая.

— Единороги тоже мифические, — напомнила Вирджиния Бут, — но, боже, запеченный бок единорога в тартаре был весьма недурен. Слегка отдавал кониной и немного козлятиной, но каперсы и сырые перепелиные яйца сильно поправили дело.