Фантастические тетради (СИ)

— За тех, кто в салоне?

— И за них тоже, и за ту несчастную девочку стюардессу, которая, может, не меньше тебя хотела летать, но твоя физиономия стала для нее как раз тем испытанием, к которому ее не могли подготовить. Надень, между прочим, маску. Ты не у себя на болфе.

— Я без нее смотрюсь лучше.

— Ты смотришься, как взрослый дядя-хулиган, отобравший у ребенка велосипед.

— Ты прав, надо быть ростом с этого… Иваныча-командира, а то колени девать некуда.

Матлин выдержал паузу, чтобы сосредоточиться и уложить в одну фразу все, что накопилось за сегодняшний день, а также за многие предыдущие; но как только замолчал, поймал себя на том, что напряженно вслушивается в гул, стараясь расслышать в нем хоть что-нибудь, кроме сплошного монотонного звука. Эта монотонность для его уха по-прежнему оставалась нерасчленимой на составляющие…

— Ты ведешь себя, как мадиста. Затеваешь какую-то дурацкую игру, люди в ней — ничто, мусор, несмотря на то, что ты изо всех сил стараешься им подражать. Только ты не забывай, родной, что я тоже человек. Ты мог с этим не считаться там, — Матлин указал пальцем вверх, — но здесь, прости, работает моя этика, даже если она тебя не устраивает. Ты — пришелец, чужак, закосивший под человека и опять же только я могу определить, насколько натурально это у тебя получилось. Да, ты прекрасно разобрался в технике, ты научился говорить, ты даже стал прикидываться, что спишь по ночам и одеяло натягиваешь на уши, но ты никогда не сможешь почувствовать то, что чувствую я, что пережила эта девочка… А она, между прочим, ходит сейчас по салону, разносит минералку и успокаивает пассажиров, и ты никогда не узнаешь, что творится с ней на самом деле. Ты никогда не поймешь своего несчастного Костика, какой ценой ему далась эта летная практика и как ему теперь сажать за штурвал своих будущих курсантов. Если они, конечно, будут.

— Я же предупредил его.

— А если б я также покувыркался на твоем болфе?

— Ты уже покувыркался на моем болфе со своей мадистой. Я же не побежал на тебя жаловаться бонтуанцам.

— Ладно, ты знаешь, мне тоже в свое время досталось, в том числе от тебя. Но я понимал, кто я и где я. Хотя бы то, что я не у себя дома. То, чего ты понять не в состоянии. И если тебе в кайф об людей вытирать ноги, тебе придется прежде всего их вытереть об меня, а я, учти, не горю желанием тебе это позволить. Ты можешь лететь ко всем чертям, на чем угодно, но пока ты не поймешь и не почувствуешь то, что чувствую я, — ты здесь пришелец… и не более того…

Суф фыркнул несколько раз подряд.

— И не смей на меня фырчать!

— Я не фырчу. Мне смешно.

— Чего? С чего ты взял, что тебе может быть смешно? Ты разве знаешь, что это такое?

— Я бы никогда не узнал, если бы не познакомился с одним причмокнутым бонтуанским фактуриалом.

— Каким?

— Причмокнутым.

— От какого слова это у тебя получилось?

— Сам догадайся.

Матлин отвернулся, чтобы Суф не видел его улыбки, спрятанной за воротник, но не выдержал и расхохотался. А вскоре заметил, что суфовы пофыркивания, посвистывания выровнялись в низкий раскатистый хохот. Полет проходил прекрасно. Солнце светило. Небо было чистейшей синевы, а облака — мягчайшей ватой, в которую не страшно было упасть. Все в этом мире было на удивление хорошо. И в том мире — ничуть не хуже, уже появилась надежда на то, что когда-нибудь удастся связать эти два удивительных мира во что-то еще более удивительное, потому что сейчас они были в расцвете сил своей первой жизни, молоды, нахальны, счастливы и ржали в два голоса до тех пор, пока перед ними, прямо по курсу не образовался черный овал. Овал быстро увеличивался в размере и надвигался на них.

Замолчали они тоже одновременно. Суф потянул штурвал, но было поздно. Самолет ни на градус не отклонился.

— Кажется, капут… — предположил Матлин.

— Да, — подтвердил Суф, — теперь точно капут.

Глава 24

Приборы замерли. Самолет, не теряя высоты, сбросил скорость, вошел внутрь черной галереи и остановился.

— Кажется, нам еще и влетит? — предположил Матлин.

— Даже не сомневайся, — подтвердил Суф и съежился от предвкушения «влета», когда перед носом машины возникла лифтовая площадка, на которой стояли два двухметровых существа, экипированных под техслужбу грузовых платформ и собственной персоной Ксарес, застывший, словно гранитное изваяние, что говорило о его крайней растерянности.

— Выходите, — произнес он с присущим ему достоинством, а носовая часть самолета раздвинулась диафрагмой, образовав спусковую дорожку прямо на площадку.

— Нет, — с таким же достоинством ответили ему Матлин и Суф, — а кто будет сажать самолет? А как же…

— Выходите, — повторил Ксарес еще более убедительно, и провинившимся ничего не оставалось, кроме как сползти вниз.

— Засранцы!!! — выговорил Ксарес по-русски, тоном, не допускающим возражений, и оба «засранца» безропотно согласились признать в этом слове чистейшую правду.

Воцарилась пауза, которую нарушил один из сопровождающих гуманоидов. Он требовал, чтобы Суф последовал за ним, а Матлин во время его отсутствия не вздумал делать манипуляции на манжете.