Фантастические тетради

— Он сын Андроля Мудрого, внук Андроля Великого, а чей он правнук — известно одной лишь покойной Баролетте. Говорят, она принесла своего сына из Анголеи и стала женой фарианского вельможи лишь для того, чтобы скрыть происхождение ребенка. Только после рождения Бароля всем стало ясно, чем занималась красавица, вместо того чтобы посещать университетские семинары.

— Она умерла в вырубе?

— В монастыре, а что?

— Хвала богам! — вздохнула Янца. — Мне все время кажется, что здесь по ночам бродит дух женщины.

— Именно здесь он бродит, — подтвердил Саим, — эти духи с каждым годом наглеют, но тебе нечего бояться. Бароль ревнив. Он не допустит, чтобы дух его возлюбленной прабабки разгуливал по чужим спальням. Слышишь шаги…

У Янцы екнуло сердце, но, обернувшись к лестнице, она увидела босого богомола, который, задрав подол, стремительно несся вниз.

— Где Бароль? — крикнул он, заметив собеседников. — Где он шастает по ночам? В писарне его нет, в комнате его нет…

— В лесу, — ответил Саим, — он сказал: «Пока не задушу пару штук босиан, спать не лягу». Так и сказал. Утро скоро, дядька Логан, дождись.

Но Логан с той же прытью помчался к нижней площади выруба. Саим хотел что-то крикнуть ему вслед, но не успел, Логан уже напал на Гаха, который не желал среди ночи седлать для него верблюда.

— Еще одному не спится, — посочувствовал Саим, — может, сон плохой увидел? Точно тебе говорю, что-то будет.

Что такое плохой сон, на всей планете было известно одному лишь Баролю, поскольку самый ужасный ночной кошмар правоверного альбианина выглядел безобидной шалостью в сравнении с тем, что ему доводилось пережить при малейшем приступе дремоты. Покровитель сновидений и умерших душ считался самым терпеливым божеством пантеона и если уж отворачивался от твари — значит, имел на то причину. Но отвергнуть разом живого Бароля и покойную Баролетту было с его стороны вопиющей оплошностью. Когда отец Бароля впервые заметил, что сын не спит по ночам — он отвел его в молельню и заставил просить Юливана-покровителя о милости вернуть утраченный сон. О том, что такое сон, в те годы Бароль не мог догадываться — это состояние было ему незнакомо, как рыбе незнакомо чувство полета. Напротив, он пугался спящих, как покойников, и не допускал мысли о том, что, закрыв глаза, может на время лишиться чувств. Но молитва ребенка была искренней. Она не могла не тронуть сердце Юливана. И тот не то чтобы сжалился над синеглазым отроком, а просто зло над ним посмеялся. С той поры Бароль обрел дар сновидений, которые утомляли его больше, чем каторжная работа. Андроль Мудрый не мог понять, отчего сын, проснувшись утром, полдня не мог подняться с подстилки.

Сны Бароля были настолько красочны и правдоподобны, что по прошествии лет он с трудом отличал их от реальных событий. А сны, увиденные в детстве, и вовсе вытеснили собой истинное положение вещей.

— Когда я был ребенком, — рассказывал он своей подруге по изгнанию из Юливанского царства, — мы с отцом путешествовали в восточной Папалонии и, добравшись по горам до берега океана, видели настоящий анголейский галеон. Громадное неповоротливое судно неслось стрелой по глади залива на скалистые выступы перешейка, спасаясь от вертких самутийских галер, захваченных ингурейцами в плен. Рядом с галеоном они были похожи на ивовые лепестки. Отец сказал: «Смотри, если тебе не случится увидеть апокалипсис, — это будет единственным воспоминанием, которое переживет твою смерть». Я хотел закрыть глаза, но веки стали прозрачными, я поднес к лицу ладони, но не увидел их; я хотел отвернуться, но со всех сторон видел одно и то же. Тогда я понял, что апокалипсиса не существует. Потому что он — сама жизнь в предчувствии неизбежного, именно то, что происходит со мной.

— Глупо, мой мальчик, думать о неизбежном, — отвечала невидимая тень.

— Я боялся, что галеон разобьется о скалы, но вдруг в небо вырвался пестрый шар. Он разросся вмиг, заслонив собой восточный горизонт. Он был похож на видение, которое можно потрогать руками, корабль казался под ним игрушкой, которой не под силу тащить за собой парус. Галеон замедлил ход, поднялся над водой и, когда самутийские галеры пронеслись под его килем, я услышал шум воздушного винта. Он ушел за перешеек в сторону Каменного материка, а шар долго был виден над линией горизонта. Он казался новой планетой с зелеными океанами и разноцветными островами.

— Как лоскуты материи, — сказала тень, — красный лоскут назывался «Иврона», желтый — «Астрелия», синий — «Априка», серый — «Андартина». На этом шаре семь материков — небесный парус галеона «Земля». Редким избранникам доводилось его увидеть.