Последние события в Китае — подтверждение тому. Экономическая реформа, которую китайское руководство проводило в последние 10 лет, распуская коммуны, раздавая землю в аренду на 10, 15, 20, 30, 50 лет, создавая более свободный рынок, особые экономические зоны и т. п., должна была вызвать конфликт между властью и интеллигенцией. Реформа создала условия, при которых отдельные группы населения разбогатели, стали обретать самостоятельность и независимость от государства. В соответствии со своим социально-экономическим статусом и своими настроениями они захотели и политических свобод, что в коммунистическом режиме означает посягательство на однопартийную систему. И они посягнули. Интеллигенция и молодежь, всегда особо чувствительные к ограничению свободы и демократии, первыми выступили против монополии Коммунистической партии, потребовав ее отмены.
Так что характерные для фашизма феномены начинают воспроизводиться, хотя дело еще не дошло до возвращения к частной собственности и перехода к типичному для фашизма соотношению между базисом и надстройкой (частная собственность в экономической основе общества и абсолютная партийно-государственная монополия в политической надстройке).
Разумеется, весьма вероятно, что необходимость прохождения специфически фашистской фазы возникнет не везде… Эффект нестабильности может проявиться по-иному. В Советском Союзе, например, экономическая база все еще остается нетронутой, государство ни с кем не делится своей монополией на национальную собственность, в то время как в надстройке процесс демонтажа зашел столь далеко, что политический плюрализм уже стал фактом: практические шаги по отделению партии от государства; неформальные группы и движения; национальные фронты, которые оспаривают монополию Коммунистической партии на власть; стачки и национальные движения за государственное обособление; наконец, публичность. Все это непрерывно обнажает пороки тоталитарной системы. В известном смысле получается «фашизм наоборот» — монополия в базисе, плюрализм в надстройке! — что, разумеется, не перестает дестабилизировать систему в целом.
Если в Болгарии перестройка будет реализована так, как она задумана номенклатурой — сначала в экономике, а после в политической сфере, — получится именно китайский вариант демонтажа и с ярко выраженной фашизацией. Впрочем, по мере того как проводятся экономические реформы и определенные группы начинают обретать самостоятельность и самосознание, мало-помалу становится ощутимой напряженность между базисом и надстройкой. Речь идет в данном случае не столько о субъективной стороне этого явления, сколько о ряде его объективных проявлений.
Все эти рассуждения не отменяют общей последовательности распада: тоталитарная система — военная диктатура (соответственно — перестройка) — многопартийная демократическая система. Формула пригодна практически для всех типов тоталитарного режима, при этом коммунистический, прежде чем вступить во вторую фазу, часто опускается до уровня фашизма. Момент деградации иногда может быть достаточно ясно выражен как отдельная стадия эрозии первой фазы, иногда же его присутствие может быть вообще незаметно.
Как видно, новейшие импульсы, делающие тему фашизма вновь актуальной, идут оттуда, откуда их меньше всего ожидают, — из перестройки, что вновь свидетельствует о тесной связи между двумя основными разновидностями тоталитаризма. Такая связь или отрицалась, или рассматривалась, главным образом, в историческом, историко-генетическом плане (например, вопрос о том, как коммунизм породил и стимулировал возникновение фашизма, после чего фашизм обогатил политический арсенал коммунизма и т. п.), теперь же ее актуально-политическое значение становится очевидным.
Это обстоятельство вновь и вновь возвращает нас к основным методологическим проблемам исследования фашизма.
Новейшие данные подтверждают, что фашизм не может быть понят в своей глубинной сути, если не будет рассмотрен как режим тоталитарный, как вид тоталитарной системы. Без привлечения тоталитарной модели невозможно понять феномен фашизма в широком политическом контексте XX века. Еще меньше возможностей раскрыть его связь с другой версией тоталитаризма — коммунистической, — чтобы точно установить их сходство и различие. Априорное и преднамеренное, основанное на чисто идеологических соображениях отрицание такой связи и провозглашение мнимой их противоположности не имеет с наукой ничего общего. Столь же ненаучно клеймить коммунизм как фашизм, наихудший вид фашизма и т. д. Этот прием сводится к компрометации еще не скомпрометированной или в малой степени скомпрометированной формы тоталитаризма через другую форму, которая полностью себя скомпрометировала и осуждена в Нюрнберге международным судом. Но сегодня едва ли в этом есть какой-нибудь смысл…