Фантастический альманах «Завтра». Выпуск второй

Дальнейшие события развивались быстро. Нарядные гвардейцы мгновенно обезоружили стражей, те, впрочем, и не думали сопротивляться. Салима и Наргес поспешно скрылись в доме. На пороге их сменили полуосвободившиеся от пут Вуйчич и Рервик. Велько с изумлением взирал на осыпанное мукой белое лицо Цесариума. Андрис, обладавший более острым глазом, вдруг заорал:

— Миха! — и бросился в объятия воскресшего тирана. Миха! Как ты здесь?

Миха Льян умел сохранять дистанцию в любом положении. Мягко освободившись от режиссерских объятий, он сказал с достоинством:

— Я никогда не считал для себя зазорным участвовать в пробах. Знаменитый режиссер забыл про меня — и я сам прибыл на Лех.

— Превосходно! Но как ты очутился здесь, на болотах?

Один из музыкантов откинул капюшон и сказал голосом Авсея Года:

— Обстоятельства вынудили нас вместо сцены охоты отрепетировать сцену похорон. Она показалась нам эффектным психологическим ударом. Ведь оружия у нас нет — бутафорские аркебузы…

Надо отдать должное Наргесу. Когда в дом с толпой деловитых киношников вошли Андрис, Вел и Авсей Год, старый царедворец самоотверженно закрыл Салиму щуплым телом и высоким голосом провозгласил:

— Рервик, ты не тронешь эту женщину!

Но Андрис уже говорил в переговорник:

— Послушайте, Болт, я немедленно вылетаю к вам за Марьей. Не дай вам Бог совершить ошибку. Запомните: Салима не у ваших приятелей из управления порядка и не на Земле. Она останется у моих друзей до тех пор, пока я не вернусь с Марьей.

Оставив Салиму с Вуйчичем, Рервик взял с собой Наргеса и троих из съемочной группы: двух гвардейцев Цесариума и церемониймейстера. Вопросительно глянул на Льяна. Тот приглашение с достоинством отклонил. В последний момент в птерик вскочил Авсей Год.

— Я знал про этот бункер, — говорил звукорежиссер, когда птерик лег на курс. — Мог бы раньше догадаться. Просто в голову не приходит, что Болт осмелится остаться на Лехе. Между прочим, когда я сказал Вуйчичу, что видел вас и стоило бы вас поискать, он ответил…

— Я знаю, что он ответил.

— Что же?

— Если Рервик захочет, чтобы его искали, он даст об этом знать. Верно?

— Почти. Потом куда-то исчез и Вуйчич. А еще через пару дней заявился некий тип в толщинке и стал гнусаво просить камеру и совать мне под нос вашу записку. Он прекрасно подковал себе голос. О парике, усах и румянах я уж и не говорю. Все было вполне натурально, и я готов был отдать ему одну из ваших камер. Но слух! Слух звукооператора. Вот чего не учел Наргес. Я узнал его по голосу. И подумал: что это? Ловушка? Какие общие дела могут быть у ближайшего соратника Болта и у Рервига? Заварил ему чайку, а сам пошел в закуток к Рувиму Стацирко. «Рувим, — сказал я, — мне нужна вот такая горошина, эдакий радиомаячок. И нужен он мне сию минуту. Я хочу вставить его в чехол камеры». Рувим поднял на меня свои ореховые глаза и сказал: «Вы знаете, Авсей, я люблю вас, как родного племянника, но то, что вы просите, невозможно. Сию минуту такие вещи не делаются. Мне нужно по крайней мере полчаса». И полчаса этот мерзавец, Наргес, пил у меня чай. А потом вместе с прибывшим Льяном мы разработали эту похоронную идею.

— Что ж, киношного Болта вы похоронили вполне успешно. А настоящего скоро увидите в полном здравии.

Год молча скривил рот. Потом скрылся под капюшоном своего плаща и до приземления птерика хранил молчание.

В узкую щель между валунами пришлось входить по одному. Вел Рервик, последним шел Год. У входа никого, в коридорах пусто. Пуста была и открытая камера Марьи. Рервик повел всех в комнату с ширмами. Болт обставил сцену в провинциально-трагическом вкусе. На красном ковре — Марья. Глаза закрыты, лицо зеленоватое. Около нее человек, вялыми пальцами ловящий пульс. «Геле, доктор», — понял Андрис. Остальное он стал различать, лишь убедившись — по дрогнувшим губам, по теплой руке, — что Марья его узнала. Болт сидел в кресле. За спинкой — громада Джоя. В глубине несколько темных фигур. Рервик узнал Варгеса. Наргес соскользнул мимо Рервика к ногам Болта и стал на колени. Цесариум сухими пальцами потрепал гладкую щеку любимца. Ситуация просто требовала патетики.

И патетика расцвела, но не сразу. Сначала была растерянность. Горькие взгляды на Марью. Сухие глотательные движения. Дрожь пальцев. Потом что-то сказал Болт. Что-то ответил Наргес. И Рервик заговорил: