Фантастическое путешествие Л. А. Рина в наше будущее

Наконец, начали, и первое слово получил, конечно, Чичерин. Он поколебался было, начать изложение и освещение современного международного положения с каменного века (без которого не появился бы затем и капитализм, пролетариат, революция и китайско-индийские тучи на горизонте), — или ограничиться дипломатическими нотами, отпечатанными в газетах за последние три месяца. Ибо и через 20 лет существования советская политика совершенно в той де мере оставалась верна принципу: "никакой тайной дипломатии", как и в первые годы, — и потому маститый Георгий Васильевич, как и прежде, сообщал лишь то, и именно то, о своих дипломатических переговорах, что отпечатано в газетах.

Как бы там не было, после полуминутного колебания, юбилейная добросовестность взяла верх, и перед умственным взором слушателей прошла постепенно, в общих чертах, вся международная история советской федерации за 20 лет. Русские слушатели, правда, большею частью все это знали и иные во многом даже участвовали, что приятно было вспомнить; зал сидел смирно, и публика не шаталась курить за дверь каждые четверть часа (как известно, почти двадцатилетняя пропаганда нашего милого Семашко о вреде курения сказалась столь же мало способной пробудить ответственные советские черепа, как в свое время еще более длительная подобная же агитация Льва Толстого, — а с тех пор, как общая любимица Нина ввела манеру курить тонкие, душистые "тающие во рту", гаванские "пахироски", Владимир Ильич отказывался говорить для женской секции Союза Молодежи иначе, как на открытом воздухе, а в Ц.К. провел постановление Оргбюро: обязать товарку Н. Б. и т. д.).

Русские знали, но африканцы с жадностью прямо впитывали в себя повесть о трагических перипериях великой борьбы. Чего стоит один эпизод 1927 года, когда афганцы внезапно истребительным походом захватили Туркестан (ослабленный отвлечением наших сил на большую последнюю внутриевропейскую борьбу), и так основательно стерли с лица земли произведенную уже было Советской властью культурную работу, старые каналы, города, как будто-бы прошел Тамерлан или Батый. Без сомнения, это было одним из последних дьявольски-вероломных ударов английского капитала, пытавшегося за афганской спиной проложить широкую пустыню между нами и Индией, в то время все еще британской, хотя уже довольно автономной колонией.

Если культурное развращение Туркестана наемниками лицемерного "цивилизованного" английского капитала не уничтожило текстильную промышленность России и не превратило страну в земной рай, только без райского климата (рай до изобретения фигового листа), то только благодаря законченному Главтекстилем еще в 1921 году отыскиванию способа пользоваться льном для пряжи и тканья тех же материй, какие раньше выделывались из хлопка, и на тех же машинах. Теперь трудно себе конкретно представить, какой это вызвало, можно сказать переворот в хозяйственной жизни. Россия стала страной богатой мануфактурой, производство ее быстро превысило довоенное (до первой германской войны 1914 года), чрезвычайно облегчились государственные заготовки продуктов тогдашнего, еще не реформированного крестьянского хозяйства, быстро стали расти посевы льна и его значение в земледелии, а тем самым пошло энергично вперед развитие самого земледелия и т. д и т. п. Не даром на большом памятнике Ногину, на Варварской площади, нет ни фамилии, ни дат, а стоят только три памятные всем слова: "Дал России лен".