Фантастическое в современной прозе

Привычные герои Василия Шукшина, как мы помним, тоже оказываются вдруг в непривычной для этого писателя сказочной ситуации. Сказка "До третьих петухов" не первый опыт такого рода. Повесть-сказка, как определил сам Шукшин жанр своего произведения ("Точка зрения" - журнал "Звезда", 1974, № 7), дала возможность в своеобразном трагикомическом плане материализовать три точки зрения на мир: пессимистическую, оптимистическую и, так сказать, объективно-реалистическую.

Сказочный сюжет с его устойчивым приемом троекратного повторения вариации одного и того же события - помог писателю представить единый мир в трех вариантах, вернее, в "три единстве".

Нужно оказать, что при всех видимых художественных доcтаинствах современных сказок и Шукшина, и не только его одного многое все-таки кажется в них спорным, результатом некоторого "экспериментирования", первого опыта. Встречаются даже и элементы переклички с далеко не лучшими образцами внешнего "осовременивания" народных образов, Думается, что подобные элементы в рассказе Шукшина - наследие "дурной традиции" снижения "вечных образов" - явно неорганичны творческому мироотношению писателя в целом.

Нр нельзя же не видеть и другой стороны: художественная атмосфера сказки Шукшина раскрывает перед нами картину того, во что в наши дни превращаются глубокие и могучиe обобщения этих народных образоэ, на что тратятся их силы необъятные. И вот в этом-то последнем "намеке" писателя, думается, глубоко положительный, современный смысл его собственных "фатастичеcкнх" обобщений, Поэтика сказки с ее пространственным образом: "в некотором царстве", с ее особым движением времени: "скоро сказка сказывается" ч т. п. - позволяет автору в емком сюжете очертить историю пробуждения самосознания главного героя - Иванушки-дурачка ("Надо терпеть"... - "Да что же терпеть-то?! - воскликнул Иван. - Что терпеть-то?! Надо же что-то делать!"); историю осознания собственной вины за ту бесовскую фантасмагорию, картину которой разворачивает перед нами писатель в своей сказке. Но мы не собираемся сейчас толковать о сказке. Для нас сейчас важно осмыслить другое: эпоха научно-технической революции - и сказка. Не для детей. Не ради забавы. Сказка как художественное освоение действительности.

Не парадокс ли?

"Не до сказок теперь! Не до сказок, я знаю..." - размышлял еще Пришвин и уверял: "Но она явится, как наш след по земле... В жизни мы разделены друг от друга и от природы местом и временем, но сказитель, преодолев время и место... сближает все части жизни одну с другой, так что показывается, в общем, как бы одно лицо и одно дело творчества, преображения материи. При таком понимании сказка может быть реальнее самой жизни".

Своеобразный русский писатель прокладывал своим творчеством новые пути художественного освоения действительности, осознавал свой собственный путь "сказкой о правде", в последнем счете исходящей из того народного миропонимания, что добро в конце концов все-таки перемогает зло.

Писатель вновь и вновь возвращается к мыслям об этом своем пути: "Сегодня я думал о своем серьезном занятии тем, что для всех служит забавой, отдыхом, потехой. Останусь ли я для потомства обычным русским чудаком, каким-то веселым отшельником, или это мое до смешного малое дело выведет мысль мою на широкий путь, и я останусь пионером-предтечей нового пути постижения "мира в себе"? Что, если вдруг окажется, что накопленные человечеством материалы знания столь велики, что их охватить никакому уму невозможно; что в этих накопленных полубогатствах полу-ума заключается главная причина нашей современной растерянности, разброда и что людям от всего этого аналитического опыта надо отойти для простейших синтетических исследований; что на этом пути и надо ожидать гениального человека, который охватит весь окончательный опыт человечества?.." Наши писатели-реалисты, кажется, начинают нащупывать тропу, по которой прошел писатель-мыслитель. Нет, я вовсе не хочу сказать, что их сказки и есть тот самый путь "простейших синтетических исследований". Но само обращение к формулам тысячелетнего народного опыта не случайно и, на мой взгляд, еще не путь, но в направлении к тому пути, о котором говорил Пришвин, Поиск новых для сегодняшней литературы форм художественного созидания единого цельного образа мира необходимо требует и нового образа героя. Мы часто говорим о герое времени, но редко думаем о новых формах построения самого художественного образа такого героя. Не будем говорить опять-таки о других возможных формах, продолжим наш разговор, только в уже определившемся плане.