Фантастика 1965. Выпуск 2

Вспышки такой бешеной ярости у меня бывают крайне редко, и я сам их побаиваюсь, потому что теряю власть над собой. Силы у меня тогда удесятеряются. В двенадцать лет я чуть не убил человека. Я был худеньким невысоким парнишкой, а мой противник, шестнадцатилетний силач Жан, слыл опытным драчуном. Но он грязно обругал Женевьеву, и вдруг у меня перед глазами пошли красные круги. Я даже не помню толком, как все случилось. Я поднял его на воздух и швырнул с такой силой, что он скатился вниз по крутым ступеням бельвилльской улички и два месяца провалялся в больнице с переломленными ребрами и пробитым черепом. Отчасти из-за этого отец и Женевьева продали бистро и перебрались в XIV округ, на улицу Алезиа, распустив слух, что мы вообще уезжаем из Парижа: они боялись, что Жан со своей компанией убьет меня, как только выйдет из больницы…

Я поднял тяжелый дубовый стул и взмахнул им над головой.

– Убирайся немедленно, подонок! - крикнул я.

Жиль понял, что дело нешуточное, и попятился к двери. На пороге стала Натали. Я еле различал белые пятна их лиц - перед глазами плясали красные круги, застилая все.

Но я услышал, как Жиль властно сказал:

– Натали, ты идешь со мной!

– Нет! - крикнул я. - Нет! Натали, не смей!

Я увидел, что Натали застыла на пороге. Потом она зашаталась и упала. Красные круги прекратили свою бешеную пляску. Я тяжело опустил стул.

– Видите, что вы наделали! - неожиданно мягко и растерянно сказал Жиль.

Стоя на коленях, он поддерживал Натали - она лежала с закрытыми глазами, белая как мел.

– Ладно, вы все-таки уходите, - пробормотал я. - Дяйте ей успокоиться.

– Я-то уйду, раз вы настаиваете, - он поднял Натали, уложил ее на диван. - Но разве так можно поступать, если вы ее любите? О ней нужно думать, а не о сeбе, ведь верно?

– Ладно, ладно, идите, - повторил я, и он ушел, а я позвал Софи.

Может, он и вправду был совсем неплохой парень.

Но крайней мере так уверяла Констанс. Но уж очень все неудачно сложилось…

Натали вскоре пришла в себя, но весь день пролежала молча, отвернувшись к стенке. Я решил было ночью внушить ей, чтоб она немедленно уехала в Лион к Констанс, но вечером у нее было уже около сорока градусов, она бредила.

Врач сказал, что это вирусный гринп. В девятнадцатом веке это назвали бы нервной горячкой, тем более что болезнь дала осложнение - менингит.

Констанс немедленно приехала, не успев даже получить моей телеграммы, - она почувствовала беду. И начала распутывать все, что я так безнадежно и опасно запутал…

Мало что можно было сделать в таких обстоятельствах.

Констанс подолгу беседовала и с Жилем и с Натали, когда той стало получше. Я уж готов был примириться с этим парнем, но Констанс объяснила мне, что Жиль из-за всей этой истории охладел к Натали.

– У них ведь все только начиналось - во всяком случае, у него. А тут какие-то нелепые трагедии, гипноз… - говорила она, не глядя на меня. - Ну, поставь себя на его место… даже себя. А он парень трезвый и бестолковых трагедий инстинктивно избегает. Да и Натали сейчас очень подурнела.

Действительно, Натали, бледная, осунувшаяся, с обритой головой, ничуть не была похожа на ту “стильную” девушку, которую я недавно рассматривал через стол поверх развернутой газеты. У меня сердце болело, когда я входил в палату и видел ее большие, неподвижные, равнодушные глаза.

Она по-прежнему не сказала мне ни слова, а с Констанс говорила только наедине, и то неохотно.

– Что же делать с Натали? - спросил я. - Я понимаю, что во всем виноват… Но ведь тебя не было! И что теперь? Как нам быть?

Констанс долго обдумывала ответ. Он оказался совсем неожиданным для меня. Она считала, что дня через три-четыре, когда Натали немного окрепнет, надо будет проделать во сне сеанс гипноза и внушить ей, чтоб она разлюбила Жиля и не думала об этой истории вообще. Может, понадобится и не один сеанс, но это необходимо, иначе она будет очень страдать и возненавидит меня.

– А ты не думаешь, что это опасно? - спросил я.

– Из двух зол приходится выбирать меньшее, - вздохнув, ответила Констанс.

Он волнуется… очень волнуется… Но ведь об этом надо помнить, иначе… Или, может, не стоит так долго?… Слишком уж много у него болезненных наслоений.

Конечно, все мы люди искалеченные, и Робер тоже, хоть он и держится лучше. Я так и не понимаю, как могла Констанс полюбить меня, особенно тогда, в сорок пятом году.

Я:ведь был совсем сумасшедший после лагеря и после разрыва с Валери. Правда, в присутствии Констанс я становился спокойней, мягче, даже смеялся, но это было так внешне, так ненадежно! Она не могла этого не чувствовать, да и не только она. Стоило мне улыбнуться, как губы начинали непроизвольно дергаться, улыбка походила на судорогу, и я отворачивался смущаясь.