Фантастика 1971

От Кондратюка, как от старого друга семьи, у Чесноковых не было тайн. И Кондратюк был чрезвычайно обрадован, когда узнал, что сосед доказал свое первенство.

Теперь, если его начнут печатать под настоящей фамилией, Чесноков пойдет в гору не просто так, потому что интересно, а потому что там что-то сияет, не то жар-птица, не то еще что-то. Материальное благополучие, добытое честным трудом, Кондратюк ценил выше всего.

У Чеснокова не было никаких связей в литературных кругах, да и времени, чтобы обивать пороги, у него не было. Иногда он встречал Тимофея Федоровича. Тот все еще продолжал работать редактором молодежной газеты и по-прежнему убедительно доказывал, что надо бы его перевести на другую работу. Но эти встречи были случайными и короткими.

И Чесноков продолжал писать, пожалуй, даже с большим желанием, чем раньше. Не ставят его фамилию на обложке романа?

Черт с ними! И не поставят никогда? Уже привык к этому. Главков, что его повести и романы нравились. Люди в них находили то, что тщетно искали в произведениях других авторов. И еще — его романы были все так же чуточку чудными, необычными, в них все еще сквозило удивление.

Чесноков не переставал удивляться миру и людям.

8

Поведение Чеснокова начало раздражать Кондратюка. Не воруй, не обманывай, живи честно!

Все это правильно. Кондратюк никогда в жизни не совершил ни одного нехорошего поступка.

Не крал, не обманывал. Своими руками, своим собственным горбом он приобрел и автомобиль, и дачу, и кооперативную квартиру одному из сыновей. Гнул шею, если этого требовали обстоятельства, и в выходные дни, и в отпуск. Будучи уже начальником отдела, все еще «ездил на калым», брал работу на дом. Но ведь это приносило пользу, окупалось, было необходимым.

Если бы кто-нибудь попытался отнять у него выходной костюм или ломать изгородь на даче, разве бы он не впился своими руками в горло обидчику, разве не бил бы его смертным боем?! Мое! Не трожь! Заработай сам!

А Чесноков отдавал все добровольно. И Черное море, и яхты, и поездки за границу, и деньги, и славу. Кому? А кто подвернется.

Чеснокову все равно. А ведь все, все принадлежало Чеснокову.

По закону, по праву.

Кондратюк чувствовал, как рушится его спокойный, понятный, обычный мир. Оба его сына пропадали целыми вечерами у Чесноковых. И для них не было большего авторитета, чем дядя Володя.

Непорядок! И его жена, тихая, незаметная женщина, никогда не решавшаяся высказать свое мнение вслух, вдруг зачастила к соседям, перестала смотреть в пол, подняла голову, хотя по-прежнему никогда не противоречила мужу. Да и сам Кондратюк был частым гостем у Чесноковых. Там теперь всегда было шумно. Людям почему-то нравилось бывать в этой небольшой стандартной квартирке, сплошь заставленной книгами.

А разговоры… Что это были за разговоры! Каждое слово в отдельности было понятно Кондратюку.

Но смысл фраз?! Что это? Зачем?

Почему жена его ворочается по ночам и не спит, лежит с открытыми мокрыми глазами и улыбается? Старая ведьма! Сорок с лишним лет — и улыбается. Почему старший сын ушел из дому? Почему тошно смотреть на сверкающий лаком автомобиль? Почему вокруг пустота?

А все потому, что Чесноков пишет. Зачем пишет?

— Зачем ты пишешь?

— Интересно.

— Какая польза тебе от этого?

Чесноков взял с полки книгу в нарядном переплете.

— Хочу, чтобы такое читали меньше.

— Я читал. Книга интересная.

— Ложь тоже бывает интересная.

А время шло. Дети выросли и разъехались. Анна, теперь уже Анна Ивановна, располнела, но смеялась все так же заразительно весело и все так же любила своего Володьку, теперь уже Владимира Петровича, худого, сутулого и поседевшего.

И все так же весело было в квартире. Даже когда Чесноков оставался один, а Кондратюк приходил к нему, чтобы покурить и помолчать, даже тогда в квартире было что-то удивительное. Кондратюк как бы видел и Анну Ивановну, и свою жену, детей Чесноковых, и своих знакомых, и незнакомых людей. Все они хорошо понимали друг друга, спорили и часто не приходили к единому мнению и все равно стремились сюда. Как они могли здесь очутиться? Ведь все они были далеко. Они хорошо знали друг друга, и только его, Кондратюка, никто не замечал. И, докурив папироску, он молча уходил, чтобы выпить стакан водки и лечь спать. Кругом было тихо и пусто, как в гробу.

9

Чеснокову было уже за сорок пять, когда он встретил в последний раз Тимофея Федоровича. Тот так и вышел на пенсию редактором молодежной газеты. Много мыслей и фактов накопилось в его памяти за шестьдесят пять лет.

И Тимофей Федорович писал книгу — итог своей долгой жизни.

Сначала они поговорили о погоде. Потом Тимофей Федорович посетовал на постоянные боли в пояснице, а Чесноков пожаловался на боли в сердце. Вспомнили Пионова. Он к этому времени уже был главным редактором толстого журнала.

— Все по-прежнему? — спросил Тимофей Федорович.

— Да, — ответил Чесноков. — Но работать становится все труднее и труднее. Напишу еще один роман, если успею, и все.

— Я тоже заканчиваю шедевр. А что за роман у вас? — полюбопытствовал Тимофей Федорович.

— Хочу назвать его «Зачем жил человек?», — ответил Чесноков.