Фантастика 1972

Коломиец снова позвонил на квартиру - с тем же результатом. “Телефон у него неисправен, что ли? Надо ехать”. Начальственный втык всегда предрасполагает человека к двигательным действиям.

На этот раз он добрался до четырехэтажного старого дома на Пролетарской на троллейбусе.

В подъезде, в который вчера вошел Загурский, Стась нашел в списке жильцов номер его квартиры, поднялся на второй этаж. Там перед обитой черным дерматином дверью с никелированной табличкой “Д-р физико-математических наук Е. П. Загурский” стоял, задумчиво нажимая кнопку звонка, рослый полнеющий брюнет в парусиновом костюме. Стась остановился чуть позади него, любуясь великолепной, какой-то картинной шевелюрой. Просигналив еще пару раз, незнакомец обернулся к Коломийцу, показав сначала профиль (чуть покатый лоб, нос с умеренной горбинкой, четкий подбородок), а затем и фас; если бы не мелкое, искаженное сиюминутными заботами выражение лица, голова незнакомца была бы похожа на голову Иоанна Крестителя с картины Иванова.

– Вы тоже к Евгению Петровичу? - спросил брюнет.

– Да.

– Что за мистика, куда он мог деться? Я уже везде обзвонил, - он снова надолго нажал кнопку; за дверью приглушенно прозвенело - и снова тишина.

– Он что, один живет? - поинтересовался Стась.

– Сейчас да, увы, - конфиденциально понизил голос брюнет. - Уже третий месяц как жена покинула…

(Коломийцу вспомнилось вчерашнее высказывание Загурского о Халиле Курбановне: “Преданная женщина, такие бывают только на Востоке…” - в нем прозвучала непонятная ему тогда горечь.)

– Ну, все ясно, пошли, - сказал незнакомец. Внезапно он смерил Коломийца оценивающим взглядом. - Простите, а ваш визит к Евгению Петровичу столь же неудачный, к сожалению, как и мой, не связан с кончиной академика Тураева?

– Связан. Я из городской прокуратуры.

– Даже?! А… Впрочем, полагаю, что в таких случаях излишнее любопытство… э-э… излишне. Я же, разрешите представиться, ученый секретарь Института теоретических проблем Хвощ Степан Степанович. Это ведь я к нему из института прикатил, к Евгению Петровичу-то. Вы не представляете, что у нас сейчас делается: сплошное уныние и никакой работы. Обращаются ко мне, а я ничего толком не знаю… Ну, будем надеяться, что мы разминулись в пути и он уже на месте.

Они спустились, вышли на улицу. Хвощ оглянулся на дом.

– И окна открытые оставил, и даже балкон… что значит мужчина остался без хозяйки. Ведь если дождь с ветром, то воды полная квартира.

Коломиец остановился, почуяв недоброе.

– А где его окна? Вот эти, над подъездом?

– Да-да. Тут и ворам забраться - раз плюнуть!

Сквозь полузасохшие виноградные лианы блестела стеклами открытая балконная дверь. Залезть действительно было просто: балкон соседствовал с бетонным навесом над дверью подъезда, а забраться на него можно было, став на выступ фундамента и подтянувшись на руках. Коломиец (радуясь в душе, что наконец-то его гимнастические данные пригодились в следственной практике) так и сделал на глазах изумленных Прохожих. С плиты навеса прыгнул на край балкона, перемахнул через перила, раскрыл шире дверь, заглянул в квартиру, - сердце сбилось с такта.

Загурский был здесь. Он лежал на тахте, и, как ни неопытен был следователь Коломиец, и то сразу понял, что Евгений Петрович не спит, а мертв. Стась обернулся к стоящему внизу с задранной головой ученому секретарю:

– Поднимитесь сюда… Нет-нет, по лестнице! - И осторожно, стараясь ничего не задеть, прошел через комнаты в коридор открыть дверь Хвощу.

Вместе они вернулись в спальню. Степан Степанович сразу догадался, что случилось нечто из ряда вон выходящее, ничего не спросил у Коломийца и только, войдя, молвил севшим голосом:

– Как же это?…

Коломиец на сей раз действовал оперативно и по всем правилам, понимая, что дело нешуточное: вызвал по телефону судебномедицинского эксперта, доложил Мельнику (который от растерянности сказал довольно глупо: “Ну вот видите!…” - будто случившееся подтверждало его правоту), разыскал дворника - нужны были понятые; вторым понятым согласился быть ученый секретарь.

Протокол осмотра он тоже составлял по всем правилам, отражая казенными словами и периодами и несколько пыльный беспорядок во всех трех комнатах, свойственный одиноко, живущему занятому человеку; и то, что хрустальная пепельница, стоявшая на придвинутом вплотную к тахте журнальном темно-полированном столике, была доверху полна сигаретными окурками с желтыми фильтрами, (причем на всех наличествовал одинаковый прикус); и то, что рядом с ней стояла початая бутылка минеральной воды (ее Стась тотчас изъял для анализа); и то, что на нем лежали те самые листки с заметками Тураева, за которыми Коломиец и прибыл; и даже то, что на стуле возле тахты лежали сложенное аккуратно белье, одеяло, жестко-шерстяное, малиновое, и небольшая подушка.