Стась, стоя под окном, смотрел на окурок сигареты, лежавший у водосточной трубы. Окурок был соблазнительно солидный. Он поднял его, достал из кармана плаща спички, закурил. “Значит, его и нет, - вертелось в голове. - В каком только смысле нет?” Докурив, он стал ногой на бетонный подоконник, ухватился за раму и (вспомнив, как ему в сходных обстоятельствах уже доводилось так поступать) взобрался на окно. Просунул голову и плечи в форточку, зажег спичку. Трепетный желтый огонек осветил полки с книгами, стол, два стула, неубранную постель на тахте. В комнате никого не было.
Пахло серой.
…Автор очень жалеет, что вынужден описать все случившееся сразу, а не по частям, обрывая на самом интересном месте. Не те времена: пиши до конца, иначе никто не примет написанное всерьез. То ли было в прошлом. Вот, скажем, история Татьяны Лариной и Евгения Онегина - ну, после того, как она написала ему известное письмо, а он приехал в усадьбу, а она испугалась и убежала в сад, а он вышел погулять. И……прямо перед ней, Блистая взорами, Евгений Стоит подобно грозной тени.
И, как огнем обожжена, Остановилася она, И вот здесь читателю, чтобы знал, что было дальше, автор преподносит; Но следствия нежданной встречи Сегодня, милые друзья, Пересказать не в силах я; Мне должно после долгой речи И погулять, и отдохнуть; Докончу после как-нибудь.
И это “после как-нибудь” растягивалось - ив силу творческой несуетности автора, и из-за слабого развития в те времена полиграфической промышленности - на год.
Или вот еще:…Но шпор внезапный звон раздался, И муж Татьянин показался.
И здесь героя моего, В минуту, злую для него, Читатель, мы теперь оставим Надолго… навсегда.
Вообще вклад А. С. Пушкина в развитие детективного жанра еще не оценен по достоинству, как-то это прошло мимо критиков и литературоведов.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Некто, доказывая, что жизнь человеческая, по сути, не меняется, уподобил костер, у которого коротали вечера наши предки, телевизору, у которого коротают вечера современники. Это уподобление неверно: костер светит и греет, а телевизор только светит - да и то лишь с одной стороны.
Итак, Борис Чекан в это время находился неподалеку, на бульваре Двухсотпятидесятилетия Академии наук. Сидел на скамье между двух чахлых, высаженных только в прошлом году топольков и доходил.
…Тогда, в постели, он засыпал с чувством обреченности. Тело, пропитавшееся единой мыслью, цепенело, холодело. Но когда сердце стало замедлять ритм, сбиваться на обморочные провалы, какое-то упрямое чувство будто подбросило его: не слать! сопротивляться!
Свежий ночной воздух освежил и несколько отвлек Чекана. “Интересно, и это запрограммировано в моем дальнейшем времени: что я встану, выйду из дому, буду стараться не уснуть, не расслабиться, зная, что именно в расслабленной воле - конец? Зачем так сложно, если все предопределено!…” Он закурил сигарету. Предопределение, по Тураеву, вился серый в неярком свете бульварных фонарей дымок; предопределенно шелестели листья тополей, предопределенно мерцали звезды вверху.
“Логически непротиворечивая и ясная идея; мир существует в пространстве и времени. Даже проще: мир существует… Действительно, одно из двух: либо он существует, либо нет - третьего не дано. Но он существует ведь?” Борис огляделся, чтобы удостовериться: пятиэтажные дома городка, асфальт улиц и дорожек, газоны, деревья, звезды…
Желтый апельсин луны выкатился из-за испытательного ангара.
Вроде все на месте, существует мир. Чекан уже во всем сомневался. “Следственно, раз мир существует, он есть. Целиком. И то, что было, есть. И то, что есть, есть. И то, что будет, есть. Яснее некуда. Логически не противоречивая модель меня - магнитной ленты с записанной заранее информацией и прокручиваемой сейчас во времени…” Мысли опять сникли - трудно.
“Не уснуть, не уснуть”, - зудело в голове. “Но…- рано или поздно я усну. С мыслью об этом - и все. Белка в колесе рано или поздно выбьется из сил. Психологический трюк Ходжи Насреддина, который велел горбуну, если он желает исцелиться, не думать об обезьяне с голым красным задом. И тот изо всех сил старался не думать о ней… Вот так, наверно, силился преодолеть эту мысль Степан Хвощ, пока от перенапряжения не лопнули сосуды мозга”.
Бориса снова пропитал холодный логический ужас. Он опять чувствовал, будто кто-то незримый, доступный лишь мысли и воображению, навис над ним, окружает со всех сторон и спокойно ждет конца.
Вдали показался прыгающий огонек фары. “Мотоцикл… “Движенья нет”, - сказал мудрец упрямо… Мотоциклисту хорошо, он не знает, что движенья нет.