Фантастика 1978

В этот приезд Вера не узнала родного города. Последний раз она была тут семь лет назад. И тогда еще здесь многое изменилось. Даже старинное здание мединститута, когда-то гордо возвышающееся своими башенками над площадью, словно поникло и совсем потерялось среди исполинских новых корпусов, построенных в современном архитектурном стиле.

Но больше всего Вера заметила изменение в знакомых людях. Первым удивил ее брат, который в тот год получил звание профессора и созвал по такому случаю всех своих друзей. Среди них не было ни одного, с кем провели они ту памятную новогоднюю ночь. Вера постеснялась сразу спросить о Марьине и начала с Зиночки.

– Какая еще Зиночка? - удивился Сергей.

– Та, на которой Гречков собирался жениться. Ну, маленькая такая, озорная.

– А, Гречков! Я что-то слышал. Он действительно стал великолепным хирургом и уехал, чудак, в какой-то новостроящийся город.

Помнил Сергей еще Лебедева.

– Этот далеко пошел. Нынче докторскую защищает. Да он, наверно, будет сегодня. Кстати, не раз о тебе спрашивал.

– А Марьин?

Сергей поморщился.

– Знаешь, я до сих пор считаю, что он талантливый малый. Но, видно, из неудачников. В институте вакцин им очень недовольны. Уперся в свою “живую воду”, а дело оказалось мертвое.

– И с остальными не встречался? Помню, ты говорил, что здорово"к ним привязался.

– Работа, сестренка. Да и они все повзрослели, обзавелись семьями, у каждого свои дела. Вот только Геннадий Лебедев не забывает.

Сейчас, сидя в автобусе, везущем ее из аэропорта, Вера во всех подробностях восстановила и этот разговор с братом во время чествования его профессорской должности, и дальнейшие встречи. Лебедева она увидела в тот же вечер. Он пришел с опозданием и принес цветы.

– Узнал, что вы сегодня прилетите, и выпросил в Ботаническом саду. У меня теперь с университетскими биологами крепкие связи. - вручил ей букет роскошных роз, галантно склонив голову. Вера заметила, что у него пробивается седина, и, хотя Лебедев выглядел моложаво, была в нем достаточная солидность. - А как журналистские успехи? Читал ваши последние очерки из Италии. Я сам два месяца назад вернулся оттуда с симпозиума и, знаете, кое в чем с вами не согласен. Правда, у нас, ученых, несколько иной взгляд на заграничную жизнь, не столь политически категоричный.

Вера вновь ощутила ту давнюю неприязнь и, вероятно, поэтому стала сразу расспрашивать о Марьине. Даже теперь, семь лет спустя, она хорошо помнила, какое выражение мелькнуло на лице Геннадия. Мелькнуло и тут же уступило место печальной озабоченности чужой судьбой.

– Мне жаль Владимира, но его идея оказалась ему же не по силам.

– Кажется, вы собирались претворять ее вместе, отдавая эголгу свободное время?

– Ах, Вера Сергеевна, в студенчестве с его неэкономной энергией все кажется осуществимым, но обычно жизнь распоряжается иначе. У меня возникли свои научные цели, они потребовали всего меня полностью. И потом, знаете ли, Марьин стал совсем не тот. Замкнулся и, простите, опустился. Видимо, неудачи сломили его. За все это время он не смог сделать даже кандидатской диссертации, многие совсем молодые коллеги обогнали его. В институте Владимира считают настолько бесперспективным, что до сих пор не решились дать ему квартиру, и он поселился у родственников. Попробуйте в такой обстановке добиться с ним коммуникабельности: малейшее предложение сочтет за проявление жалости, я уж его знаю.

Самого Марьина Вера в тот раз встретила лишь перед самым отъездом. Он только что вернулся из леспромхозов и колхозов, где читал лекции по путевке общества “Знание”.

До его возвращения Вера навела о нем кое-какие справки на работе. Воспользовавшись корреспондентским удостоверением, она побеседовала с директором НИИВСа, якобы интересуясь лишь судьбой марьинской идеи.

– Вначале мы очень поверили в нее. Выделили в самостоятельную тему, создали небольшую группу во главе с Владимиром Андреевичем. Но прошли годы - результатов никаких. А у самого Марьина ни степени, ни научного авторитета, чтобы надолго доверять ему людей и оборудование. В общем, тему закрыли. Правда, я слышал, он продолжает ею заниматься в ущерб основному делу, однако, признаюсь, язык не поворачивается пожурить за это. Кроме того, что-то у него со здоровьем неважно. Часто, как говорят, бюллетенит. Хотя, догадываюсь, он и это время тратит на свои эксперименты.

Марьин и впрямь выглядел плохо. Он очень обрадовался, в то же врется смутился, спрятав под столом руки: уже потом Вера увидела, что рукава его рубашки сильно потрепаны.

Лицо выдавало или сильную усталость, или болезненность.

Набрякшие мешки под глазами делали его значительно постаревшим.

И все же Марьин не был сломлен. Он еще верил.

– Во всех неудачах виноват только я. Мне надо было спала самому получше продумать направление и систему по-исков, а уж потом просить группу, оборудование, средства. Вместо этого мы скопом тыкались, словно слепые котята, рортили нервы.

Володя, забыв о своих обтрепанных рукавах, разгорячился, заходил по комнате, сопровождая слова жестами.