Фантастика 1981

Мы выехали, когда на небе таяли последние звезды. С Керном было легко как с давним знакомым. За время пути к Калининграду я успел проникнуться доверием и уважением к пожилому невозмутимому немцу, о чьем существовании еще накануне не подозревал. Мне нравилась его манера вести беседу размеренно, неторопливо, но образно и убежденно. Ни тени позерства, ни нотки пренебрежения, никакого желания подавить собеседника мнимым превосходством и потоком книжной информации — нестерпимая черта эрудированных болтунов.

Наши отношения быстро приобрели тот особый оттенок, который подчас наблюдается при сближении людей, совершенно различных по характеру, взглядам или возрасту, но испытывающих симпатию и стремящихся к развитию товарищеских уз: Керн шутливо покровительствовал мне, я же, не тяготясь подобной опекой, не оставался в долгу и не упускал случая или подковырнуть его, или беззлобно уязвить. Не сговариваясь, мы взяли за основу наших отношений простую житейскую заповедь: посеешь непринужденность — пожнешь дружелюбие.

Вечерний Калининград встретил нас оживленными улицами и просторными бульварами. Керн медленно вел машину, не узнавая изменившегося города. Переночевав неподалеку от порта, мы тронулись в путь с первыми лучами солнца. Отъехав от города с полсотни километров, автомобиль свернул на просеку и остановился в редком орешнике.

— Здесь недалеко, — объяснил Керн. Он достал из багажника подвесной фонарь и зашагал легкой походкой в низину, поросшую ольхой, а я, захватив на всякий случай лопату, бросился вслед за ним.

Миновав тенистый ольшаник, мы пошли оврагом, по топкому дну которого бежал грязный ручей, похожий на сточную канаву. Быстрый бросок, и вот в окружении могучих сосен возник пригорок, по форме похожий на курган, а на его вершине — бесформенные очертания руин. Часовня совсем развалилась. Остатки каменных стен замшели и заросли. Почтив молчанием остатки седой старины, мы спустились с вершины холма и побрели дальше. Бор чуть слышно шелестел пушистыми макушками сосен. Ноги легко, как на лыжах, скользили по мягкой хвойной подстилке, изредка задевая за кустики черники или папоротника. Казалось, можно без конца блуждать между прямыми, как мачты, стволами, не встречая ни людей, ни тропинок.

Керн шел впереди. На одной из прогалин он остановился и начал внимательно осматривать землю. Сквозь прорехи ковра из прелых сосновых игл проглядывал грязно-желтый песок, местами изрезанный высохшими желобками — следы мелких дождевых ручейков. Не ясно только, куда они стекали: маленькие канальцы сходились радиально и пропадали под землей в двухtpex точках. Керн ковырнул лопатой. Тонкий слой поддался и съехал как кожура со спелого персика, обнажая ржавую клепку железных дверных створок.

— А ну, взяли, — скомандовал мой спутник и, вогнав лопату в щель, всем телом навалился на ручку, как на рычаг.

Дверь скрипнула, дрогнула, приподнялась. Я ухватился обеими руками за черный скользкий угол и потянул что есть силы. Пыхтя и сопя, мы до тех пор толкали тяжелую крышку, пока она наконец не встала дыбом и не опрокинулась с храпом, открывая квадратную дыру затхлого погреба. Вниз вело несколько высоких ступеней. На дне черной ямы предательским блеском отсвечивала вода.

— Там еще одна дверь, — пояснил Керн и, наладив фонарь, осторожно начал спускаться. Вода внизу оказалась грязной, вонючей жижей, размазанной по полу. В свете фонаря я увидел железную дверь, в центре ее, как на банковских сейфах, торчала металлическая баранка. Без особых усилий Керн повернул три раза массивный руль. Раздался резкий щелчок, и тяжелая, в две ладони толщиной дверь с пронзительным визгом отошла на петлях.

Мы очутились в полутемном просторном помещении. Желтое световое пятно фонаря блуждало по высоким бетонным сводам в потеках и трещинах и отражалось на стенах, выкрашенных когда-то желтой масляной краской, теперь вздутой и облупившейся. Пол чистый, незамусоренный, но покрытый какими-то отвратительными пятнами и лишаями плесени. Тяжелый запах — смесь гнили и сырости — усиливал гнетущее впечатление от этого давно брошенного и закупоренного помещения.

Посреди зала располагался массивный деревянный стол, на нем среди тряпья, ржавых банок и опрокинутых бутылок лежала толстая книга энциклопедического формата, обтянутая кожей, с грубыми самодельными завязками вместо застежек и большим латинским крестом, вырезанным поверх переплета.

Мы с Керном — голова к голове — склонились над фолиантом.

Книга была сработана ладно, со знанием дела. Пергаментные листы аккуратно подобраны и ловко подшиты к корешку, но от долгого времени страницы сморщились, покоробились, отчего вся рукопись распухла и раздалась. Текст тоже немного пострадал, особенно вначале: кое-где смыло и стерло чернила, кое-где строчки закрывали бурые разводы.

Керн взял рукопись под мышку и направился к выходу.

На воле терпкий запах хвои ударил в нос, как шампанское.