Фантастика 1985

Помню легкое чувство ошеломления, с которым я поздно вечером обдумывал у себя в гостинице идеи Мана. Я — человек, далекий от абстракций науки, вижу все практически, и тут как бы несколько сбился. В моем сознании словно бы выпал куда-то целый кусок мироздания — все эти страсти по хлебу: войны за жизненное пространство и мировой передел, стенания «страждущих», высохшие черепа убогих и стоны голодающих. Я старался настроиться на глубокомысленный лад, но вместо этого в голову лезла какая-то дилетантская чушь, какие-то космические облака манной крупы, планетарные туманности из капель сиропа и Сатурновы кольца из сублимированных бифштексов.

Мир как-то незаметно превращался в грандиозную объедаловку, где каждый мог нырнуть в изобилие, не сходя с места. Конечно, размышлял я, если нам по силам искусственно создавать белок и все остальное, то зачем мучиться, зачем налаживать этот неимоверно сложный и капризный механизм живой природы? Зачем пахать землю, зачем строить в космосе эти громадные польдеры, сеять в них зерно, растить пшеницу и печь хлеб, если можно будет легко получить тот же продукт, работая на молекулярном уровне? Знание о том, как из всего сделать хлеб, есть уже сам хлеб; остальное несущественно.

Разумеется, это были размышления и представления профана, и я неоднократно себе об этом напоминал. Но в тот вечер я был захвачен идеями Мана, безгранично верил в них и в конце концов решил, что письмо, из-за которого я прилетел на Амброзию, просто глупая шутка.

Я уже собирался лечь спать, как вдруг дверь отворилась и ко мне в комнату быстро вошла тоненькая хорошенькая девушка в красном комбинезоне. Она остановилась у двери, сложив руки за спиной, и сумрачно посмотрела на меня темными глазами — так смотрят дети, когда хотят отчитать загулявших родителей. Это и была Регина Вербицкая, двадцатидвухлетний психолог биостанции, отчаянно влюбленная в ее руководителя.

Раньше Регина была известна как самая красивая девушка — «мисс Амброзия»; теперь же все говорили об ее отношениях с Маном. Регина давно добивалась его внимания, но Ман ее не замечал; девушка предпринимала героические усилия, чтобы пробудить к себе интерес, и наконец добилась своего — Ман в нее влюбился. Так что чувство Регины к Ману вовсе не было безответным. Драма состояла не в отсутствии любви, а, так сказать, в ее качестве. Будучи на десять лет старше Регины, Ман полюбил ее как-то уж очень красиво, по-книжному — мило, изящно, легко, отчасти трогательно и не теряя достоинства. Думаю, за одно это Регине много раз хотелось надавать ему пощечин. Не знаю, в чем тут дело, но я убежден, что довольно многие женщины не могут быть счастливы в любви, если не дать им хорошенько помучиться. Такие особы всегда хотят того, чего нет; но, если это наконец появляется, им сразу становится скучно. Пожалуй, данный факт лишний раз доказывает, что человек сложнее, глубже, запутаннее любой своей самой заветной фантазии, самой выношенной мечты. Ибо заветные фантазии и мечты рождаются из неутоленных желаний и дум о них то есть так или иначе выдумываются; но ведь всей жизни обдумать нельзя, всего мира в мысль не втиснуть. Поэтому чем яснее, понятнее нам то, чего мы хотим, чем явственнее и определеннее образ того, что мы ищем, тем, как правило, дальше отстоит это от наших подлинных, глубинных интересов. Может быть, ирония человеческого существования заключается как раз в том, что по-настоящему мы всегда хотим лишь того, чего совсем не хотим или о чем не имеем никакого понятия..

Регина получила именно то, что желала, и потому была несчастна. Она, несомненно, очень боялась теперь разлюбить Мана и потому бессознательно искала в нем что-нибудь неожиданное, хотела увидеть его каким-то иным, пусть даже пугающим, но ей неизвестным. Именно так я истолковал подспудную психологию нашего ночного разговора, во время которого Регина пыталась доказать, что Ман и есть погубитель цивилизации, что он и является тем добрым каменщиком, который благими намерениями мостит дорогу в ад.