Фантастика 1991

Не понимая, что происходит, Роман перевел взгляд на лицо умирающего и едва не отпрянул, встретив ответный взгляд: Сэрхасава Сиртя смотрел на него широко открытым правым глазом. Глаз был водянистоголубой, будто размытый старостью, мудрый и проницательный.

— Вы меня слышите? — громко спросил Роман. И, хотя губы старика почти не шелохнулись, услышал отчетливое и даже ироничное: — Я слышу тебя очень хорошо, можешь не кричать. Болезнь забрала мое тело, но не разум.

— Ваша внучка сказала, что вы доктор?

— Это так. Я уже лечил людей, когда твои родители были младенцами. И видел много смертей. И потому знаю: мне не помочь. Не огорчайся. Ты хороший врач. Ты многим здесь удивлен, но ни о чем не спрашиваешь. Больной для тебя важней собственного любопытства.

— Вам не следует столько разговаривать, надо беречь силы.

— Зачем беречь? Нум[7] ждет, завтра к нему пойду. А сегодня жизнь надо вспоминать. Долго жил, хорошо…

Сколько же ему лет, подумал Роман. Восемьдесят? Сто? И тут же услышал в ответ:

— Старый совсем. Пуйме еще не было, а у меня в уголках глаз уже лебеди сели… Лет сто живу, думаю.

Телепатия, чподумал Роман, стараясь сохранить спокойствие, самая обыкновенная телепатия. Самый обыкновенный шаман, который владеет самой обыкновенной телепатией. Ему захотелось ущипнуть себя и проснуться, и все же он знал, что происходящее с ним сейчас — не сон, и, несмотря на обстоятельства, надо действовать рационально. Проще.

— Ты шаман? — решившись, напрямую спросил он.

— Так ненцы меня называют, — хихикнул дед.

— А ты не ненец разве?

— Сиртя я. Сиртя давно здесь жили, еще до ненцев. Помаленьку умерли все, мало осталось.

— Так что же ты в глушь забрался, в пещеру? От людей спрятаться?

— Зачем прятаться. У каждого свое место в жизни, своя работа. У меня здесь дел мно-ого! Людей лечить надо, когда приходят? Надо. Нуму молиться надо? Надо. Священное Ухо охранять надо? Тадебце[8] кормить надо? Надо…

Молитвы, духи и священные уши мало интересовали Романа, но вот то, что шаман-сиртя — опытный лекарь, вдруг кольнуло его горьким предчувствием неизбежной и невосполнимой утраты. Ему представилось, что вместе с этим шаманом, может быть, последним представителем своего племени, человеком несомненно редкого опыта, силы ума, — вместе с ним скоро исчезнут бесследно уникальные знания, хотя бы даже гомеопатические. Господи, сколько же секретов народной медицины утеряно из-за такой вот глупой культовости, мистической самоизоляции. Эх, дед, дед…

— Кто же твои дела вместо тебя станет делать?

— Пуйме и станет.

— Этот ребенок малый? — удивился Роман. И сразу напомнил себе, что девочку надо обязательно забрать в поселок, устроить в школуинтернат. Он обернулся… и обомлел. Под котлом трещал сухим хворостом огонь, тепло костра ощущалось даже в углу, где лежал старик. А возле очага было просто жарко. Потому Пуйме уже скинула паницу и стояла, помешивая в котелке варево, обнаженная по пояс. Тело, которое увидел доктор в отблесках пламени, не было детским: перед ним стояла, нимало его не смущаясь, взрослая, полностью сформировавшаяся девушка. Роман понял теперь, в чем заключался диссонанс между поведением Пуйме и ее обликом; ей было не двенадцать лет, как он ошибочно предположил, а никак не меньше двадцати. Лишь рост у нее был детский, метр десять, от силы метр двадцать. Впрочем, и дед не выше. Может, генотип такой у сиртя?

— Сиртя — человек маленький, — подтвердил его мысли Сэрхасава. — Зато шаман большой.

— И Пуйме?

— И Пуйме. Большой шаман. Выдутана. Хорошо камлает. Всех табедце знает… Идерв знает, Яв-Мал знает, Я-Небя[9]…-Мысленный голос старика ослаб, перешел в невнятный шепот.

— Дедушка устал, — сказала Пуйме. — Иди поешь. Пусть он пока отдохнет.

Деревянной поварешкой на длинной изогнутой ручке Пуйме выловила из котла гусиное мясо, одну миску — солдатскую, алюминиевую — наполнила почти до краев, поставила перед Романом. В другую, эмалированную, поменьше, положила лишь несколько кусочков. Заправила бульон двумя пригоршнями муки, передвинула котелок к краю огня, на его место повесила большой медный чайник с узким и изогнутым, как журавлиная шея, носиком. И только после этого села на шкуры напротив Романа, протянув ему тяжелую серебряную ложку с двуглавым орлом и вензелями на черенке.

После целых суток на одних сушеных ягодах соблюсти северный этикет — за едой держать язык за зубами — Роману не стоило ни малейшего труда. Гусятину он проглотил с волчьим аппетитом, на жирной пахучей похлебке сбавил темп и перевел дух только за черным и горьким, как хина, чаем.

— Ты собираешься здесь остаться? — спросил он.

— Да, — кивнула Пуйме. — Буду жить в сиртя-мя, как жил дедушка.

— Но ты же молодая, красивая. Неужели ты веришь, такое отшельничество кому-то нужно?

— Долг сиртя — лечить людей, молиться и охранять Священное Ухо.

— Это я уже слышал, — поморщился доктор, — Ну, хорошо. Допустим, все это очень важно. Но где твои ученики? У Сэрхасавы была ты. А у тебя? Кому ты передашь свои обязанности? Ведь сиртя больше нет.