Два дня после экзамена назывались призовыми. Уроков не было, разрешалось играть на автоматах, отдыхать или искать возможности. Возможности были любыми, самыми фантастическими: некоторым легендарным личностям удавалось даже навсегда покинуть школу. Кинни сам не раз в младших классах выигрывал бумажные мешочки с конфетами, позже — фильмы, аттракционы или розыгрыши. Все вокруг — и стены, и потолки, и полы — представляло собой сплошные загадки, которые разрешалось разгадывать, особенно в призовые дни. Все это было устроено для того, чтобы даже в свободное время ученики не прекращали тренировать свою интуицию. Мечтой Кинни было выйти в коридор, все равно в какой, и попасть туда, где еще никто не был. За стенами полно коридоров, но слишком сложно в них проникнуть. Но в этот раз он выследил начало.
Коридор петлял, заворачивал и вверх, и вниз, он явно не был предназначен для людей. Местами он сужался так, что можно было продвинуться только ползком, а в двух местах образовывал сифон. Кинни вел коридор все дальше и дальше, казалось невероятным, что ему все же удается разгадывать этот ход. В конце хода он ощутил присутствие женщины.
Он никогда не общался с женским полом. Женские группы удавалось видеть на общих праздниках, но с большого расстояния. Женщины приходили во снах, но не настоящие, а выдуманные, например, в прошлый раз он видел женщину с колбасой вместо груди — воображение, никогда не видевшее настоящего, прибавляло что попало. Он не знал, как выглядит настоящая женщина, но сейчас безошибочно чувствовал ее присутствие.
Они там были.
Он сосредоточился на нужном месте стены и лист обшивки отодвинулся. Коридор за стеной был освещен скрытым полусветом из бронированных плафонов и без единой ловушки, без подвохов и неожиданных штучек.
— Ничего себе, — сказал Очкарик, — куда это?
— К женщинам.
— Ты в них веришь?
О женщинах знали, но считали их менее реальными, чем привидения.
Но из коридора явно веяло женским телом.
— А это не женский класс, — сказал Толстяк.
— Кто?
— Это взрослые женщины.
Это могли быть производительницы потомства — лучшее из всего, что можно представить. Производительницы не предназначены для боя, они мягкие, податливые и знают все тонкости чувства. Это к ним пускают выпускников.
С ними можно встретиться только раз в жизни — разве что поможет сумасшедшее везение, как сейчас.
— Еще никто не открывал этого коридора, — осторожно сказал Рыжий.
Но с Кинни пошли только трое. Остальные испугались — не опасности, а самих себя.
Еще двое откололись перед первым сифоном, не захотели лезть в воду, хотя опасности не было и в помине. С Кинни остался только Рыжий. Они вышли в широкий просвет между двумя лестницами, услышали голоса и почувствовали запах табака. Голоса были не мужскими. Две женщины появились на лестнице вверху. Они были гораздо лучше, чем во сне. Они остановились и на секунду онемели от удивления.
— Мальчики! — сказала радостно одна.
— Они еще не умеют целоваться, — заметила вторая.
Женщины подошли. Кинни пытался определить на глаз их возраст, но не мог, потому что привык иметь дело лишь с мужчинами.
— Сейчас научатся, — сказала первая и быстро поцеловала Рыжего. Потом отстранилась. Рыжий был не в себе. Второй поцелуй оказался длинным, женщина обвилась вокруг Рыжего, как никогда не смогло бы сделать плотное мужское тело, она вся двигалась, ее руки и ноги шли по никогда не виденным, но узнаваем линиям. Вторая подошла к Кинни и расстегнула пуговицу на его груди.
Он метнулся вниз и сразу в сторону. Иглы, мгновенно выброшенные из ее лица, повисли безжизненными прядями. Она завыла и бросилась искать жертву, но Кинни уже ушел на безопасное расстояние. Та, которая присосалась к Рыжему, проросла иглами в него. Только что живое тело уже наполовину состояло из движущегося металла. Сбросив на пол остатки жертвы, раздувшийся андроид сыто хрюкнул. Кинни не стал ждать продолжения. Он нырнул в сифон, запечатал кодом заслонку, но окончательно успокоился только на полдороги назад.
Он сел на пол. Опасности не было. То чувство, которое заставило его увильнуть от андроида, было не сознательным и не разумным, а значит, было настоящим чувством бойца. Так должно быть в бою: ты не успеваешь думать, когда на тебя направляют луч, но успеваешь отклонить его. Этой сверхфизической способности машины не смогут достигнуть никогда — потому они и нуждаются в людях. Есть в человеке нечто, чего никогда не достигнет машина, как бы она ни пыжилась. Это даже несравнимо. Это даже не кротовый холмик и гора. Это — цифра и музыка. Машина может создать сколько угодно струн и точно измерить их натяжение. Но человек — это музыка, которая может верно звучать на фальшивых струнах и вообще без струн. Есть нечто, отличающее нас от машин больше, чем жизнь отличается от смерти. Я пока не знаю, что это, думал он, и наверное, никогда не узнаю. Железяки никогда не смогут обойтись без нас.