Фантастика 2002. Выпуск 3

Одну секунду висела тишина. Разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы вот так просто отпустить виновника под домашний арест, не пропесочив его как следует, — но много ли в том толку?

— А вот и второй именинник, — сказали у двери. — Починил уже, что ли? Э, ты чего? Ты не толкайся!

Но Игорь Непрухин не мог не толкаться — едва успев ссыпаться с лестницы, он влетал в холл пулей и был не в состоянии погасить инерцию. Да и не желал. Глаза — сумасшедшие, рот — вкривь.

— От астралийцев с Дейвиса! — выпалил он, напролом прорвавшись к Ерепееву, и перед изумленными глазами и.о. начальника птицей порхнул торопливо исписанный бумажный листок. — И еще от американцев с Амундсен-Скотт. Передают непрерывно, просят отозваться…

Зашуршала бумага. Начальственный взгляд, суровый и деловой, забегал по корявым строчкам, и на чело Ерепеева пала тень. Многие видели, как и.о. начальника Новорусской сбился, заморгал и начал читать снова. Затем бумажный лист в его руках мелко задрожал.

— Это что-то… — начал Ерепеев.

Не сыскав в русском языке подходящего эпитета к неведомому «что-то», он осекся и вхолостую задвигал губами. Глаза его расширились и округлились, как у ночного лемура, а лицо начало багроветь.

— Разыгрываешь, паскуда? Нашел, блин, время…

— Ни боже мой! — Непрухин отшатнулся и, как мельница, замахал руками. — Все правда! Наладил связь, и первым делом — вот…

Ему не хватило дыхания, что иногда бывало, и не хватило слов, что случилось с ним впервые. Он шумно втянул воздух и сглотнул слюну, зверски дернув кадыком. Руки остались в движении, и ими Непрухин выделывал жесты, по-видимому, означающие: «Да что вы, мужики, стал бы я так шутить, я тут вообще ни при чем, я не я, и кепка не моя…»

У Ерепеева, застывшего столбом с листком в руках, медленно отваливалась челюсть.

— Вслух! — потребовал из угла настырный дискант.

Строго говоря, и.о. начальника станции имел полное право не знакомить никого из своих подчиненных с содержанием любых радиограмм. Вспомнил ли «Е в кубе» об этом в данную минуту или нет, осталось неизвестным. Впоследствии он объяснял свое несолидное поведение крайним изумлением. Во-первых, он с хлопком закрыл рот, во-вторых, громко икнул, а в-третьих, приблизил листок к глазам, словно страдал близорукостью, и покорно и медленно начал читать вслух, выделяя каждое слово:

— «Амундсен-Скотт. Подавляющим большинством поддерживаем российских и австралийских коллег и просим сообщить условия присоединения к Свободной Антарктической республике. Желателен скорейший обмен представителями для координации совместных действий. Можете ли принять самолет? Дайте метеосводку, сообщите состояние ВПП. Готовы вылететь немедленно. Уоррен, Тейлор».

Дальше Ерепеев читать не смог. Скомкав бумагу в кулаке, он ринулся вон из холла, и всем слышен был его дробный галоп вверх по лестнице. Хлопнула дверь тамбура. Вне всякого сомнения, и.о. начальника станции помчался в радиостанцию лично проверить поступающие от иностранных коллег сообщения.

В наступившей тишине кто-то вдруг оглушительно расхохотался, и хохот этот был дик и жуток, как крик филина в кромешной ночи.

Ошалевшие люди вскакивали с мест. Загремели по дощатому полу отодвигаемые стулья. Вмиг стало шумно и тесно, словно холл съежился, испугавшись криков:

— А Дейвис? Дейвис что?

— Да почти что то же самое! — завопил Непрухин, перекрывая общий гвалт. — А кроме того, они восхищаются нами, а также двумя своими соотечественниками — Шеклтоном и Макинтошем, значит. И тоже спрашивают насчет ВПП…

От общего вопля с потолка что-то посыпалось.

— Ну надо же! — хохотал, подвывая и колыхаясь, завхоз Недобитько. — У-у… у всех одни и те же мысли! У американцев, у австралийцев, у наших… У-у-у… у меня, признаться, тоже были, но не решился… Теперь… у-у… не попаду в отцы основатели нации антарктов…

— Попадешь! — орали ему в ухо. — Памятника тебе, правда, не поставят — вот этим двум идиотам поставят, а тебе нет, — зато твое пузо, может, на барельефе изобразят, знаешь, бывают такие многофигурные штуковины вокруг цоколя…

И еще многое кричали ошалевшие люди с вытаращенными глазами и хлопали друг друга по спинам, возбужденные и несолидные, как дети или болельщики. С шаткого столика спрыгнул узорчатый графин цветного стекла и распался на осколки с мерзким бутылочным звоном. Как видно, на счастье.

— Не может быть, — потерянно бормотал забытый всеми Ломаев, обращаясь преимущественно к своей бороде, поскольку никто из присутствующих его не слышал и уже давно не слушал. — Бред какой-то. Нет, так не может быть, так попросту не бывает…

Глава 7 ОТВЕТ КЕРЗОНУ

ИЗ ЗАПИСОК ЛОМАЕВА