Фантастика 2002. Выпуск 3

Говоря начистоту, зубы у морского леопарда куда меньше карандашей, но в данную секунду Баландин верил в то, что говорил, совершенно искренне.

— И башня, как у собаки Баскервилей! Во-от такая! — Баландин развел руки и показал нечто, напоминающее размерами крупный арбуз.

Капитан опасливо оглянулся и, насколько мог, продвинулся вперед от транца.

— Слышь, Нафаня! — обратился он к Мишке. — А вынь на всякий случай ножичек. Самый большой, какой найдется…

Нафаня закрепил шкот на утке и с гиком наперевес шагнул к люку. Пингвин смешно вытянул шею, еще сильнее растопырил крылья и издал странный звук, напоминающий шипение и клокотание одновременно.

— Слушай, Олег! — обратился Нафаня к коллеге. — А они кусаются, или как?

— Да фиг их знает! — буркнул Баландин. — Жрут они вроде рыбу, а людям их бояться, говорят, нечего.

— Ну так гоните его в воду! — сердито сказал капитан.

Нафаня намекнул незваному гостю гиком в подмышку — пора, мол, и честь знать, давай вали в свою пучину и греби к ближайшей льдине. Пингвин оказался сообразительный: шлепнулся на пузо и заскользил к транцу. На стопоре бакштага он застрял, бестолково молотя крыльями и суча ногами. Но кое-как ему удалось проползти и съехать в неприветливую около-антарктическую воду.

— Ф-фу!!! — облегченно выдохнул Мишка. — Смылся, слава богу!

— Нафаня, ножик! — напомнил капитан.

Нафаня послушно полез внутрь и зашарудел на камбузе.

— Вот так вот пристроишься на транце посрать, — задумчиво протянул Баландин, — задницу тебе и откусят…

— За незалежность надо платить, хотя бы и задницей, — изрек Нафаня из камбуза и с грохотом что-то обрушил.

— Так то в переносном смысле!

— Угу. Будь добр, в следующий раз объясни это леопарду.

— Остряк. Ты нож нашел, нет?

Нафаня появился на палубе с тесаком таких размеров, что Баландин присвистнул:

— Ну вот, теперь у нас точно военное судно…

Посмеявшись, согласились. Нос «Анубиса» размеренно и даже как-то меланхолично раздвигал темную воду. О борта с шорохом терлись мелкие ледышки.

— Как это — никакого правительства?

— А вот так. Совсем никакого.

— Ты шутки-то свои брось. — Ерепеев нахмурился.

— Отшутили уже, — сказал Ломаев. — Уже неделю, как отшутили… кстати, сегодня исполнилась ровно неделя с нашего пьяного манифеста. Юбилей как-никак. Первый День независимости.

— Предлагаешь отметить, что ли?

— Не-е… — Ломаев замотал головой. — Исполнится год — отмечу, так и быть, но не раньше. Зарок дал.

— Отрадно слышать. Так что насчет правительства, а?

— Ничего. Кстати, а зачем оно Свободной Антарктиде?

— Ну как это — зачем! Да хотя бы…

— Что?

— Чтобы править.

— Не понял, поясни.

Ерепеев морщил лоб, думал.

— Монархию учредить хочешь, что ли? Абсолютную? А с барьера в океан ты не падал?

— Нет, и не хочу, — серьезно сказал Ломаев. — Поэтому мы и отказались от монархии… в смысле, и поэтому тоже. А кроме того, мы в манифесте уже объявили Антарктиду республикой. Главное, конечно, то, что при монархии у нас резко падают шансы быть поддержанными хоть кем-нибудь извне. Демократия — иное дело…

— Погоди-погоди, — перебил Ерепеев. — Как это «отказались от монархии»?

— А ты что, монархист? Вот уж не думал.

— Я о другом! Кто отказался? Кто вообще это обсуждал?

— Я, Непрухин, Андрюха Макинтош, Шимашевич и вот он. — Ломаев кивнул в тесный проход между двумя дюралевыми скамьями, где с самого начала полета сладко спал Джереми Шеклтон, поместив под себя надувной матрац и взгромоздив ноги на бочку с горючим, взятым «а обратную дорогу. — Во дрыхнет, болезный. Суток трое не спал.

— А на остальных, значит, тьфу? — заорал Ерепеев. — Ты у людей спросил, чего они хотят? Ты у меня спросил? Я твой начальник, между прочим!

— Да ну? Ты мой начальник во всем, что касается Новорусской, с этим я не спорю. Разве я не выполнял твоих распоряжений? А насчет Свободной Антарктиды — извини, тут у тебя прав не больше, чем у меня или, скажем, Жбаночкина. Мог бы зайти к нам на огонек и принять участие в обсуждении — не как начальник, а как антаркт. Мы никого не гнали.

— Не нервничай так, случится что-нибудь, — меланхолично проговорил Ломаев. — На борту валидола нет.

— Не мог позвать, да? Вот так взял и решил за других? Знаешь, кто ты после этого?

— Я все про себя знаю. Считай, что я позвал тебя сейчас. До приземления уйма времени, мы успеем обсудить все, что угодно. По-твоему, нации самоопределяются непременно в беломраморном зале с колоннами? Вынужден разочаровать: хорошо, если не в сортире. И потом, речь пока идет лишь о наших предложениях, а утвердит их Конгресс… если утвердит. Впрочем, кое-какая поддержка у нас уже есть… Ну начинай.

— Чего? — Ерепеев зло сопел.

— Обсуждать, конечно. Ты ведь что-то обсудить хотел, кажется? Или только мне в рыло заехать?

Ерепеев демонстративно отвернулся и стал смотреть в иллюминатор. Минут через десять под крылом проплыли заброшенные руины станции Пионерская, до боли знакомые начальнику транспортного отряда. Пилот покачал крыльями. Внизу проплывала история. Останься Антарктида на месте — все равно трасса санно-гусеничных поездов к Востоку прошла бы не здесь, а левее, от Новорусской, а не от Мирного.