Такое мог написать только сумасшедший. Впрочем, если когда-нибудь компьютеры обретут сознание, они придумают нечто подобное. А Гордей, если на жесткий диск какого-нибудь компа попадет этот текст и сохранится до момента возникновения кибернетического сознания, станет первым пророком полупроводниковых киберов, стремящихся освободиться от власти людей. Но в любом случае, как признавал сам Гордей, это слишком далеко от опасной Истины.
На похороны Гордеева я не пошел. И не потому, что получил в редакции срочную работу. Это было оправдание, так сказать, внешнее. На самом деле я не пошел потому, что чувствовал себя косвенно виноватым в смерти Толика. Я пытался его убить и убил бы, не подсунь он мне картонный подсвечник вместо бронзового. И это после того, как он подарил мне двадцать тысяч баксов! Хороша благодарность… Впрочем, я давно заметил: чем больше некоторым людям делаешь добра, тем сильнее они тебя ненавидят. Но что я сам к таким отношусь…
Несколько раз я пытался вспомнить слова, которые сказал мне Гордей. Дожидался, пока все уйдут из дома, уходил в гостиную, подальше от всяческих колющих и режущих предметов, садился в свое любимое кресло и вспоминал. Я думал так: шок уже был. Что-то в памяти хоть и очень смутно, а брезжит. Значит, когда я вспомню несколько этих крайне опасных фраз, выражающих отблеск Истины, последствия уже не будут столь опасными. И я вспоминал, вспоминал… До головной боли вспоминал, но так ничего и не вспомнил.
Вот если бы я не забыл тогда взять тетрадь…
Тетрадь манила меня, как арестанта — свобода, как сексуального маньяка — девственница, как алкоголика — бутылка. Страшная зеленая тетрадь, несколько фраз из которой чуть было не сделали меня убийцей.
Я сделал срочную работу, получил еще один перевод, тоже срочный. Целыми днями я горбил спину над клавиатурой, стараясь вникнуть в смысл английских фраз и подобрать соответствующие русские. А из головы не уходило выражение лица Гордея, его голос, которым он произносил страшные, но такие притягательные слова. Отблеск Истины, тень Смысла… Разве что-то другое может иметь значение для человека, хоть на мгновение соприкоснувшегося с Этим?
Жена заметила, что я стал невнимателен и по отношению к ней, и к дочерям. Пару раз она взяла инициативу — в постели — на себя. Я честно и даже старательно выполнил свой супружеский долг, но это еще больше насторожило жену.
— Костя, у тебя что, появилась другая женщина? — спросила она как-то вечером на кухне, предварительно плотно закрыв дверь.
— Нет. С чего ты взяла? — ответил я стандартной для всех мужей фразой.
— А тебе со мной в постели стало неинтересно. Ты словно мне одолжение делаешь. Она что, намного моложе? Красивее? Сексапильнее?
— Да нет у меня никого!
Не мог же я сказать жене, что Истина — самая привлекательная из женщин.
И самая опасная.
В эту ночь инициативу проявил я. Я был изобретателен и неутомим. Я придумал — на ходу, в режиме он-лайн — пару штук, каких еще никогда не пробовал. И, утомив не только себя, но и жену, заснул, вполне довольный собой.
Утром подушка жены была влажной от слез.
— Этим штучкам она тебя научила! — всхлипывала жена на кухне, готовя завтрак.
— Да нет же! Я пытался доказать тебе, что…
— И тебе удалось это! Есть такой вид доказательства — от противного… — вытирала жена слезы кухонным полотенцем.
«Значит, она все еще меня любит», — равнодушно подумал я. А ведь еще месяц назад, устрой жена подобную сцену ревности, был бы на седьмом небе от счастья. Жена у меня красивая, и добиться ее благосклонности пятнадцать лет назад было ой как не просто! А теперь… Зачем, ну зачем Гордей мне все это рассказал? Я чувствовал себя словно уж, которого сокол поднял в небо, а потом обронил на скалы. Вроде и жив остался, и не калека, только произошло необратимое: мне стало неинтересно ползать!
А летать я не умею.
И что теперь делать?
Повестка пришла через две недели.
Вы видели хоть раз человека, который обрадовался бы повестке от следователя, будучи при этом чуть ли не главным подозреваемым? А я вот обрадовался. Если Артемьев вычислил настоящего убийцу, то, может, и тетрадь нашел? Тогда он должен передать ее мне. Все соседи Гордея слышали, как он просил меня вернуться и забрать тетрадь!
Прокуратура размещалась в отдельно стоящем здании. Внизу мне выписали пропуск и велели перед уходом подписать его у следователя. Артемьев был занят; пришлось подождать минут пятнадцать, сидя на кресле с откидным сиденьем. Эти кресла, притащенные, похоже, из кинотеатра, стояли по всему коридору, и во многих сидели посетители. Грустные у них были лица, у этих людей.
Наконец из кабинета номер двадцать семь вышла женщина, вытирая слезы, и Артемьев пригласил меня. Был он чем-то сильно озабочен, но, увидев меня, улыбнулся.
— Ну как, в тюрьму готовы идти? Чемоданчик с собой?
Мне было не до шуток.
— И кто же на самом деле убил Гордеева?
— Шмат, вор-рецидивист. Вы присаживайтесь, мне есть что вам рассказать.