Фантастика 2008

— Так и сопровождал бы лично… Президент. Поди, сам зассал принародно в воздух подняться, чтобы террористку эту психованную с ейным мужиком и дитятами до границы довести. Как же! У него реноме. А у Соловейко нету реноме. Он может, значит, под прицелом телекамер… — тут Соловейко незаметно приосанился… — под прицелом телекамер в небе болтаться. До самой финской границы.

— Так тебе имидж дороже спокойствия отчизны? — Полковник приподнялся над столом. Дыхание его — смесь пива и зубной пасты — окутало Соловейко ментолом и спеленало до самых пяток подобострастным ужасом. — Выходит, так?

— Никак нет.

— То-то же, капитан. Прикажут, так и до Аляски поведёшь предателей. А теперь вперёд!

— Служу отечеству!

— Господин Соловейко, поделитесь ощущениями. Почему именно вы? Много часов на хм… на крыле не каждый выдержит — вас специально готовили? Правда, что это вызывает привыкание? Вам обещали реабилитационный курс? Вас повысят в звании? — Юркий корреспондентик поймал капитана на выходе из отделения, замахал диктофоном перед небритым подбородком. Корреспондентик лебезил, улыбался, но нос его неприязненно морщился.

— А летела бы ты, пресса, до самой Аляски!

Капитан Соловейко сделал глубокий вдох и поставил ногу в начищенном сапоге на ступень эскалатора.

Восемь месяцев. Ровно восемь месяцев каждую ночь подполковник Соловейко просыпался от постоянного кошмара. Расправлял потные рудименты. Осторожно, чтобы не разбудить маму, спящую за стеной, поднимался к потолку. Сновал вверх-вниз, пытаясь успокоиться. Вспоминал. Всё вспоминал, как на ватных ногах спустился в тоннель, как добрался до вагона, как увидел маленькую женщину в очках. Как понял… Сразу понял… Через полсекунды… Понял, что дура блефует и что в кульке, который она прижимает к груди, нет никакой взрывчатки. Ему почудилось, что там обувь: ботинки или кроссовки. Когда полиэтилен натягивался, отчётливо выделялся контур подошвы размера эдак сорок третьего или чуть больше. Соловейко уже собирался давать спецам отбой и даже сделал шаг по направлению к сумасшедшей бабе, чтобы навалять той по морде, а потом отправить куда следует. Но тут она что-то промямлила, а затем повторила громче: «Верните мне его, пожалуйста», и Соловейко понял, что ничего он не сделает. «Похоже, не шутит, — задышал он в крошечную головку гарнитуры. — Что предпримем»?

Они торчали в вагоне еще час, пока разыскивали детей и забирали из дурки летуна-шизофреника. «Я готов стать заложником, давайте отпустим электричку с людьми», — произнёс Соловейко громко, чтобы слышали все: и она, и ребята из ОМОНа. «Хорошо», — сглотнула очкастая. «Не бойтесь», — проговорил Соловейко одними губами. «Террористка требует, чтобы освободили вестибюль и выход со станции, иначе взорвёт себя и половину состава. Черт! Сука». Соловейко продолжал врать, сдирая налепленный скотчем передатчик. Еще Соловейко радовался, что баба догадалась уложить пассажиров лицом вниз, иначе пришлось бы потом многое объяснять особистам.

Сидоров в больничных шлёпках и в бушлате с чужого плеча стоял у ларька «Табак», задрав голову и щурясь на скудное мартовское солнце. Рядом с отцом жались девочка-подросток и мальчишка лет пяти.

— Шнурок… — Соловейко тронул тонкое запястье. Волоски на её коже дыбились, и Соловейко показалось, что он только что погладил взъерошенного птенца.

— Что?

— Пакет не натягивай сильно. И шнурок из ботинок или что у тебя там достань, зажми в пальцах. Иначе — задница!

Очкастая послушалась. Они так и вышли из вестибюля. Впереди Соловейко с поднятыми руками, сзади испуганная женщина со шнурком от кед в маленьком кулачке. Соловейко знал, что снайперы сейчас следят за каждым их движением, поэтому ступал медленно, всем видом своим изображая напряжение и страх. Он ещё боялся, что баба эта не удержится и бросится к мужу с соплями и визгами, или дети подбегут к матери, или ещё что. Но она сдержалась. Только охнула едва слышно.

— Скомандуй своим стоять на месте. И пусть раздеваются. — Чревовещание Соловейко давалось плохо, но артикулировать чётко он боялся — оптические прицелы были рядом.

Сидорова поняла. Зазвенела на всю Каланчёвку.

— Дети! Любимый. Не волнуйтесь! Так надо. Снимите одежду.

Девочка-подросток деловито, ничуть не стесняясь, сдёрнула через голову свитер домашней вязки. Грудь — яблочки-скороспелки — покрылась пупырышками. Но Соловейко не видел этого. Он следил за лицом женщины со шнурком в кулаке. Следил и по-мужски завидовал её бестолковому мужу-обходчику. Тот медленно, словно в полусне распахнул бушлат.

— Папа, дай помогу. — Девочка забрала у отца ватник, подождала, пока тот распустит бечевки на больничной робе, отшвырнула её в сторону. Потом аккуратно раздела брата.

— Вы тоже! — догадалась уже сама. Прозрачные стёкла очков, зрачки со старинную монету — один в один полярная сова. Испарина на конопатом носике.

Соловейко расстегнул китель. Буркнул, прикрываясь ладонью.

— А сама как будешь одёжку скидывать одной рукой? Заставь содрать с себя плащ и блузку, и что там ещё под плащом, бестолочь!

И снова поняла. Улыбнулась уголками губ благодарно.