Фантастика 2008

Этот являл собою совершенно иной образчик реликтовой фауны. Если Мстиша Оборышев смотрелся в писательском баре несколько чужеродно, то Арсений не просто соответствовал интерьеру — он был его неотъемлемой частью и, казалось, выцветал вместе с ним.

Первую книгу Сторицын издал в те ещё времена, когда члена Союза писателей с первого взгляда трудно было отличить от члена правительства. Естественно, что вскоре Арсений уже не ходил, а шествовал, не говорил, а вещал — словом, полностью осознал свою персональную ответственность за судьбу России. Спросишь его, бывало, который час, — ответит не сразу: призадумается тревожно, затем одарит испытующим взглядом из-под привскинутой брови, словно бы недоумевая, как это тебя могут интересовать подобные мелочи. Вздохнёт, вздёрнет обшлаг рукава — и оцепенеет над циферблатом, озадаченный мельтешением мгновении. Сам-то он привык мерить время веками.

Подсекли злые люди становую жилу русской литературе, а заодно и Арсению Сторицыну. Поредела его уникальная библиотека, потускнела позолота лауреатского значка, а под пиджаком взамен солидной рубашки с галстуком возникла призовая маечка, пересечённая надписью «фанта». И с каждой новой перелицовкой прозаик терял прежний лоск, становясь, мягко говоря, всё современнее.

— Ты мне одно скажи, — наседал правдолюбец Арсений. — Где вы, друзья, наврали? В хвалебных передачах или в разоблачительных?

Мстиша уныло шевельнул свечными наплывами бровей.

— Дьявол и телевидение, — изрёк он, — если и врут, то исключительно с помощью правды.

Умение ставить собеседника в тупик было у него, надо полагать, врождённым. С вилкой в руке Арсений Сторицын вопросительно уставился па развесистое хрустальное бра — наследие сталинского ампира, каким-то чудом пощажённое бесчисленными ремонтами.

— Возьми любой кадр, — миролюбиво, предложил Оборышев. — Правда? Правда. Вранье возникает лишь на уровне монтажа. Стало быть, что? Стало быть, враньё состоит из правды.

— Нет, позволь! — снова обрёл дар речи Арсений. — Как это из правды? Меня, допустим, ты ни в чем разоблачить не сможешь! Монтируй, не монтируй…

— Это почему же не смогу? — опешил Мстиша.

— А в чём?

— Да уж найду…

— Найди!

Мстиша озабоченно заглянул в свою стопку, словно обнаружив в ней соринку. Сосредоточился.

— Закончил повесть, — с горечью поведал Арсений. — О живых людях… А издательство вот-вот коммерческим сделают… И на что жить? Дачу продать? Кому она нужна!.. Леночка! Налей ещё пятьдесят под карандаш. Отдам-отдам — мне сегодня Алексей Максимович от литфонда на бедность подкинет. Аж целых пятьсот рублей… Так в чем ты меня разоблачать собрался, Мстиша?

— Знаешь, — задумчиво молвил тот. — Тут наш национальный праздник приближается…

— Это какой?

— Ну… День дурака. Первое апреля.

— Приближается! Ещё февраль не кончился… И что?

— Ставь бутылку — разоблачу… Нет, ты не боись. Под занавес скажу: шутка, мол. Дескать, с первым вас апреля, дорогие горожане…

В бар заглянуло смуглое личико сатанинских очертаний. Легок был на помине лирический поэт Алексей Максимович Тушкан, глава агонизирующего литфонда.

— Здорово, Сильвестрыч, — бодро приветствовал он Арсения. — Ого! У вас тут что, интервью?

Перескочил порог и явился во всей красе — как из табакерки. Ни дать ни взять, Мефистофель в миниатюре. Увеличить раза в полтора, сменить жестяной теноришко на глубокий бас, плащ через плечико, шпагу на бедро, перышко в берет — и прямиком на оперную сцену.

— Я интервью… — мечтательным эхом откликнулся Мстиша. — Ты интервьёшь… Он интервьёт…

— Это меня уже от вас интервьёт!.. — огрызнулся мелкий лирический бес, водружая на свободный стул портфель, набитый столь туго, что его хотелось сравнить с бумажником. От безденежья — чего ж не сравнить?

— Здорово, Лёха… — благосклонно пророкотал приосанившийся Арсений Сильвестрович, — Вовремя ты, вовремя…

Портфель открыли. Понятно, что обилия купюр внутри не обнаружилось. Папки, папки, папки — и в каждой, надо думать, чья-нибудь рукопись. Вот делать нечего людям…

Затем из тесноты портфельного нутра был бережно высвобожден тоненький пластиковый пакет с ведомостью и немногочисленными сотенными бумажками. Спрессованный манускриптами, он, казалось, имел теперь всего два измерения. Идеальная плоскость — хоть на уроках геометрии демонстрируй.

— За неимением крови пишем чернилами, — провозгласил, а может, процитировал кого-то Сторицын, ставя подпись где надо. — А ты что ж, собачий сын, не снимаешь? — надменно оборотился он к Мстите. — Взялся разоблачать — разоблачай…