Фантастика 2008

Они торчали в вагоне еще час, пока разыскивали детей и забирали из дурки летуна-шизофреника. «Я готов стать заложником, давайте отпустим электричку с людьми», — произнёс Соловейко громко, чтобы слышали все: и она, и ребята из ОМОНа. «Хорошо», — сглотнула очкастая. «Не бойтесь», — проговорил Соловейко одними губами. «Террористка требует, чтобы освободили вестибюль и выход со станции, иначе взорвёт себя и половину состава. Черт! Сука». Соловейко продолжал врать, сдирая налепленный скотчем передатчик. Еще Соловейко радовался, что баба догадалась уложить пассажиров лицом вниз, иначе пришлось бы потом многое объяснять особистам.

Сидоров в больничных шлёпках и в бушлате с чужого плеча стоял у ларька «Табак», задрав голову и щурясь на скудное мартовское солнце. Рядом с отцом жались девочка-подросток и мальчишка лет пяти.

— Шнурок… — Соловейко тронул тонкое запястье. Волоски на её коже дыбились, и Соловейко показалось, что он только что погладил взъерошенного птенца.

— Что?

— Пакет не натягивай сильно. И шнурок из ботинок или что у тебя там достань, зажми в пальцах. Иначе — задница!

Очкастая послушалась. Они так и вышли из вестибюля. Впереди Соловейко с поднятыми руками, сзади испуганная женщина со шнурком от кед в маленьком кулачке. Соловейко знал, что снайперы сейчас следят за каждым их движением, поэтому ступал медленно, всем видом своим изображая напряжение и страх. Он ещё боялся, что баба эта не удержится и бросится к мужу с соплями и визгами, или дети подбегут к матери, или ещё что. Но она сдержалась. Только охнула едва слышно.

— Скомандуй своим стоять на месте. И пусть раздеваются. — Чревовещание Соловейко давалось плохо, но артикулировать чётко он боялся — оптические прицелы были рядом.

Сидорова поняла. Зазвенела на всю Каланчёвку.

— Дети! Любимый. Не волнуйтесь! Так надо. Снимите одежду.

Девочка-подросток деловито, ничуть не стесняясь, сдёрнула через голову свитер домашней вязки. Грудь — яблочки-скороспелки — покрылась пупырышками. Но Соловейко не видел этого. Он следил за лицом женщины со шнурком в кулаке. Следил и по-мужски завидовал её бестолковому мужу-обходчику. Тот медленно, словно в полусне распахнул бушлат.

— Папа, дай помогу. — Девочка забрала у отца ватник, подождала, пока тот распустит бечевки на больничной робе, отшвырнула её в сторону. Потом аккуратно раздела брата.

— Вы тоже! — догадалась уже сама. Прозрачные стёкла очков, зрачки со старинную монету — один в один полярная сова. Испарина на конопатом носике.

Соловейко расстегнул китель. Буркнул, прикрываясь ладонью.

— А сама как будешь одёжку скидывать одной рукой? Заставь содрать с себя плащ и блузку, и что там ещё под плащом, бестолочь!

И снова поняла. Улыбнулась уголками губ благодарно.

Семья Сидоровых в полном составе, а также капитан Соловейко расправляли крылья. Это она приказала «расправьте крылья». Так и сказала, даже не запнувшись.

— Ты соображаешь, что нас могут перестрелять? — спросил Соловейко уже в воздухе, когда они зависли над памятником Лермонтову. Впереди — Сидоров, замученный, тощий, едва держащийся на чёрных, каких-то вялых лоскутах. За ним девочка — часто взмахивающая толком не оперившимися крыльями, потом сам капитан, а позади, рядом с матерью — Стасик. Соловейко косился на его цыплячьи отростки и думал, что пацан вряд ли выдержит.

— Лучше идти над населёнными пунктами, а ещё лучше над газопроводом. Там у них… — Соловейко удивился, как легко он вдруг разделил мир на «них» и «нас». В «них» оставалась вся прошлая жизнь капитана милиции Соловейко, а в «нас»… в нас был он, и эта маленькая, еще два часа назад незнакомая ему женщина и её сумасшедший муж с детьми. — …у них останутся опасения, что твой свёрток может грохнуться сверху, и трындец! К тому же общественное мнение. Нас, поди, по всем каналам показывают, а тут — дети. Если собьют, может случиться несимпатичный резонанс. Понимаешь?

— Не бросай меня! — огромные, перламутровые с бирюзой, как у гигантской птицы колибри, её крылья пахли чем-то совсем женским, томительным, прекрасным. Корицей или карамелью…

Соловейко втягивал этот запах, стараясь не шевелить ноздрями, и знал, что не бросит. Ни за что! Впрочем, он понял это ещё в вагоне, когда рассмотрел рыжие крапины на носу и немодные очки в роговой оправе, когда услышал срывающееся «верните мне мужа».

А ещё она сказала «спасибо». Через десять часов. После того, как Стасик начал терять высоту, и пришлось приземлиться в маленьком приморском городке, так и не дотянув до границы. Она сказала: «Спасибо, теперь иди». И рванулась к своим. Обвила их руками, замурлыкала что-то, засюсюкала, закудахтала квочкой, точно не она всё это время безжалостно подгоняла мужа и детей, не обращая внимания на усталость. Соловейко не стал прощаться. Он вручную уложил обвисшие перепонки в подлопаточные мешки и пошагал прочь.

Подполковник Соловейко знал, что Сидоровых забрали минут через семь после его ухода. От применения жестких мер воздержались — президенту маячил второй срок, и лишнего скандала со «столичной стайкой», как окрестила Сидоровых пресса, ему не хотелось.