Нервничают, подумал Игорь. Но все равно как-то… он не нашел точного слова… как-то не так, в общем… немножко напоминает спектакль в самодеятельном театре: вроде и сюжет захватывает, и актеры стараются, а… не то чтобы совсем уж «не верю»… но видно, что это все-таки спектакль. Один только Саша в полной мере естественен. Потому он и На-Всё-Про-Всё. Вернее, наоборот: он потому естественен, что «на всё про всё». Ну, и Петя еще — тоже службу несет, не до представлений ему, да и простодушен несколько. Попытался вот напряжение разрядить… наивно, но искренне! В остальных же — режьте меня, а есть доля картинности.
Устыдился: они здесь двадцать лет. Двадцать! Прекрати немедленно, засунь свой скепсис в…
Анциферов между тем махнул водки, не обратив внимания, что пьет в одиночку, и продолжил:
— Градус до того дошел, что вот-вот — и все всех поубивали бы. Тут-то и выступили на, извините за красивость, авансцену супруги Акимовы, Илья и Мария. Он прежде был замначальника цеха, она в логистике трудилась. Обычные люди. Оказалось — нет, необычные. Илья стал, можно сказать, мозгом упорядочивания жизни нашей. Жить-то надо? Надо. То-то же. Вот Илья и организовал. Собрал группу из тех, кто еще в кондиции оставался. Мы тоже участвовали… Территорию обследовали по возможности досконально. А она-то менялась то и дело, причем непонятным образом. Все рушилось, как при бомбежке. Только бесшумно и незаметно. Строения, хоть и побитые, поразваленные, с места на место перемещались, тоже невозможно было уследить когда и как. То оно тут, то оно там. Некоторые вовсе исчезали, а другие какие-то появлялись. Как живые, право слово.
Он налил себе еще, пролив при этом — на две порции хватило бы. Судорожно выпил, заговорил снова:
— Короче говоря, нашли мы вот это наше с вами пристанище. Никуда оно не гуляло и не гуляет. Да, что выше первого этажа, то фактически снесено, на самом первом этаже — черт знает что, полная непонятка, выше — иллюзия, убиться легче легкого, если той иллюзии поддаться. Зато ниже — более чем пригодно для жизни. Сами можете оценить. Откуда все взялось — неизвестно, куда девались лифты, тоже неизвестно, кто устроил полную перепланировку, наставил препон и так далее — неизвестно. Но жить можно, и даже неплохо жить… Обустройство, значит, Илья. Мозг. А душой, не побоюсь слова, спасения, стала Мария. Чудотворица, по-другому не назову. Не красавица, совершенно нет. Махонькая такая… А вот же: тихим словом, мягким жестом, коротким взглядом, выражением лица — умиротворяла. Даже самых буйных! Не знаю, как это у нее выходило, но ведь выходило же! Не иначе — чудо.
Елохов опять закашлялся, а рассказчик вскинулся:
— А ты не кашляй, Пауль, не кашляй! Ты атеист, материалист, знаем-знаем, имеешь право, а только когда я о Марии рассказываю — не кашляй!
Елохов справился с приступом, ответил деревянным голосом:
— Да молчу я…
— Вот и молчи… Кстати, ее никто никогда не называл ни Машей, ни Марусей — Мария и никак иначе. Она об этом и не просила, просто так получалось. Тоже ведь маленькое, а чудо. Ну, в общем, Илья все спланировал, а Мария всех умиротворила. Это, я полагаю, ку-уда сложнее задача… Умиротворила и привела сюда. В ее честь и нарекли наш, так сказать, град Марьград. Она возражала, но тут уж и ее дара убеждения не хватило.
— Почему «Марь»? — спросил Игорь. — Почему не «Мари»?
— Просите не отвлекаться, а сами… Да, изначально так и хотели: Мариград. Но тут уж Марина запротестовала. Марина-старшая, понятно… Маришечки нынешней тогда еще и в проекте не было… Марина, значит, прямо ультимативно потребовала, чтобы с ней название града никак не связывалось. Ее-то имя тоже ведь на «Мари» начинается… Вот и нашли, так сказать, компромисс: Марья, как бы ближе к исконно русскому… Получился Марьград.
— Ясно. Продолжайте, Иван, пожалуйста,
— Я и не отвлекаюсь… Марии в итоге пришлось смириться. Настаивала только, что это не в ее честь, а в честь всеобщей Заступницы. Согласились так и считать. Очень уж ее любили. Можно сказать, почитали. Верхние, между прочим, ее не боялись! К нам, муданам, — Анциферов усмехнулся, — не причисляли. Нас-то боятся. Разве что к Сане вот попривыкли, да к Маринам обеим, но все равно с опаской. А Марию, мало того, что слушались, они ее любили и почитали.
— Боготворили, — произнесла Марина, не меняя позы и не открывая глаз. — Так мама говорила: боготворили.
— О маме твоей, Маришечка, особый разговор. Игорь, она вам про маму рассказывала?
— Очень мало. Только о том, что ее больше нет.
— Тогда и о ней поведаю. Чуть погодя. Про Марию вот закончу и поведаю. Тоже нужно, потому что ее, Марину Станиславовну, любили почти так же. Ну, заканчиваю. Мария потом заболела. Онкология, в безнадежной стадии. Сгорела за месяц. А когда еще догорала — тогда-то Илья и предпринял попытку.
— Пронести ее сюда? Зачем?
— Не сюда. Ниже нас есть еще один уровень, самый последний. На нем времени нет. Совсем нет.
Час от часу не легче, подумал Игорь. Вспомнил Федюнино: коченёлые. Вот оно что.
— Стазис, — пробормотала Марина.