— Я учился в Оксфорде в школе бизнеса, — пояснил им происхождение моего хорошего английского произношения.
Врачи переглянулись, потом Купер вынул из кармана блокнот и прочитал фамилию девушки:
— Синевиш.
— Наверное, Синевич? — поправил его.
— Да, вы правы. Ваши фамилии — очень трудные для произношения.
— Что с ней? — постарался, чтобы голос не выдавал моего волнения.
Наташа!!!
Моя Наташа!
Ранена!
Нет мне прощения!
— Проникающее ранение в грудь. Навылет. Ей сделали операцию, но состояние тяжелое. Пневмоторакс, — пояснила доктор.
— Слава богу, она жива. Руки связаны, а то бы перекрестился, — выговорил с заметным облегчением.
— Кто она вам? — спросил Купер.
— Жена, — ответил ему уверенно.
— А остальные девушки, которые нам каждый день надоедают, требуя от нас бюллетень состояния вашего здоровья, как будто вы — коронованная особа? — уточнила доктор заинтересованно.
— Тоже жены, но Наташа — любимая жена.
Наверное, дурацкая у меня сейчас улыбка.
— У вас гарем? — обалдело переспросил Купер.
Озадаченность на его лице перемежалась с неприкрытой завистью. А челюсть-то упала — Мастроянни, блин! Вид удрученного красавца-магистра резко повысил мне настроение. А может, и состояние.
— Гарем, а что такого? — попытался пожать плечами, но не вышло.
— Да… Такого у нас еще не было. Что делать будем, Лусиано? — спросила доктор магистра, задорно подмигнув мне правым глазом.
— Завидовать будем, — ответил магистр. — Что еще тут можно сделать?
— Чему завидовать? Ты, наверное, весь госпиталь уже перетоптать успел, — засмеялась доктор.
— Завидовать тому, что столько женщин при одном мужике еще не выцарапали друг другу глаза и не забили его скалками, — на полном серьезе ответил Лусиано.
— Они у меня дружные, — улыбнулся я, вспомнив своих девчат, и вернулся к более волнующему меня вопросу: — Наташа — как ее состояние?
— Стабильно тяжелое, но есть надежда, что все будет хорошо, — охотно ответила доктор. — Операция по крайней мере прошла удачно. На грудине даже шрам будет небольшой, не портящий красоту таких прелестных молочных желез, чего не сказать о спине. Хотя… Глубокое декольте ей больше не носить. Но чтоб это была ее самая большая печаль в жизни.
Чувствовалось, что доктор Балестерос гордится своей работой.
— Главное, она жива, — выдохнул я уже облегченно. — Я могу ее увидеть?
— Вы с ума сошли, — доктор даже всплеснула руками, под которыми колыхнулись ее большие тяжелые груди, — сами еще двигаться не можете! Да и она пока пластом лежит под капельницей. Думаете, ей приятно будет, что вы видели ее такой худой, бледной и изможденной? Она же крови потеряла много. Вот оба поправитесь — и милуйтесь, сколько вам влезет. — Она посмотрела на большие золотые часы, похожие на те, которые мы взяли в трофей у бандитов, только более плоские. — Скоро вас покормят завтраком и обмоют. А пока лежите. Завтра вам наденут воротник, и вы сможете осторожно ограниченно двигаться. Руки и ноги тогда отвяжем, если дадите честное слово, что не будете делать глупостей. Лучше спите, сон — хорошее лекарство в вашем случае. Не все же на вас паучий яд изводить. Он дорогой и редкий.
— Так это от него меня так плющит и колбасит? — сказал с обвинением в сторону медиков. — Или от какой другой наркоты, на которую меня тут подсадили?
— Не поняла? — переспросила доктор.
Видимо, свою фразу я в волнении сказал по-русски. Пришлось перевести, хотя перевод вышел довольно-таки корявым. Даже расширить формулировки нужно было раз так в восемь. Нет в английском языке емкости и образности русских определений.
— Не могли бы вы рассказать нам об этом подробней? — внимательно спросила доктор Балестерос.
— Легко.
— Лусиано, садитесь и берите блокнот, — приказала доктор, сама подтаскивая стул к моей кровати.
— Итак, доктор Волынски, расскажите нам поподробнее об этих своих галлюцинациях, — попросила доктор, закидывая ногу на ногу.
— Зовите меня просто Жора. А то наш диалог напоминает голливудский фильм «Шпионы, как мы».
— Спасибо. А меня тогда зовите просто Мария, — засмеялась доктор.
— Заметано, — улыбнулся я. — Как говорит моя жена Роза: «Из всех искусств для нас важнейшим является мексиканское кино».
— Все же нам лучше не терять времени и обсудить ваши галлюцинации, — вернул всех в рабочее состояние магистр Купер. — Они возникают у вас сразу после инъекции?
— Нет. Сразу после инъекции, если рассматривать в ее качестве легкое покалывание шеи…
Магистр Купер подтверждающе кивнул своим красивым лицом.
— Так вот. Сразу после укола наступала тьма. Я бы даже сказал абсолютная тьма. Вот только скорость погружения в нее была разной. А сама тьма всегда была одинаковой. Это то, что я успевал сознанием зацепить. А видения… Я бы не сказал, что они — галлюцинация. Это была реальность, «данная нам в ощущениях». Причем в ощущениях любого рода. И эти ощущения были четче и насыщенней нашей с вами реальности. Примерно как реальная натура и написанная с нее картина в стиле гиперреализма.[774]
Я ясно излагаю?— Да, да, — заверили меня медики дуэтом.