В провожатые вызвались Волоха с Дятлом. Юга рвался, но Выпь попросил — и тот остался.
Гаер вышел проводить. Рвал зубами вяленое мясо, быстро говорил на прощание:
— Смотри только мне, русый, головой за своего пса отвечаешь. Чтобы не тявкал без спросу, понял, не? А ты, мутус, лучше рот чаще открывай. А надумаешь предать, вилку мне в жопу воткнуть — я твоему парню башку оторву, с волосами вместе.
Гаер зол был с утра. Сам собирался ехать, но Выпь и его остановил.
Ехали молча.
Ивановы были при оружии, Выпь взял дикту. Доспех вздел.
Не сильно верил, что все это выручит. Какое убережение от локуста с Хангарами?
Выпь знал лишь, что Тамам Шуд его ждет. Без этого бы не пошел, тем более — людей бы с собой не повел.
Дятел коротко присвистнул, когда миновали столбы граничные, Хангарами оставленные. Взошли те и росли, кажется, сами по себе — не вкопаны, не тесаны. Заместо стражи дозорной стояли — испещренные живыми глазками. Повернулись глаза, следя за путниками.
Таволга и Юга о таких не сказывали, значит, прежде не было.
Ближе, ближе — надвинулось стойбище шапкой, и потянуло дымом костряным, живым. Пение слышалось низкое, земляное, да гуд — как от толстых струн.
Разве что глаза оставили — сторожить.
Раскинулось впереди поле, золотом убранное. То лежали, поджав ноги, разведя крылья, локуста. Недвижимые, точно из золота отлитые чурки. Хангары с людьми кто между ними бродил, кто отдыхал, кто зенки на чужаков пялил.
Были и долоссы — на земле, стянутые прозрачной пленкой, будто бы высохшим плодным пузырем. Вкруг них стояли обычные Хангары с человеками, пели на одной ноте, ударяли в железо.
В тревоге никто не подхватился. Будто и впрямь — ждали.
Выпь смотрел на Хангар и думал:
А еще — увидел он — как Хангары мастерят себе оружие. Берут сброшенные крылы локуста, гнут их под себя и ножом правят. На дальний бой снаряжение — стрелы кидать; на ближний — рубить-колоть. Значит, понял Выпь, у локуста крылы тоже меняются, как и шкура.
Выпь оглянулся на провожатых и понял, что голос тот в голове у него одного звучал. Тамам Шуд с ним беседовал.
Как по мановению, расступились Хангары, разошлись локуста, открывая проход. Тем коридором и пошли: Выпь впереди, Волоха следом, Дятел замыкающим.
Вышли к поляне. Не было там ни стола, ни ковра, ни шатра, ни иного убора. Только костыли разновеликие, в землю впитые, с ушами игольными, а чрез уши те были жилы продеты, а на жилах уже всякий сор болтался. Жилы между собой через узлы соединялись.
Тамам Шуд ждал их. Стоял во весь громадный рост, за спину руки убрав. По пояс голый, босой, в простых штанах, в метах своего народа, как в дорогой рубашке. Бритую голову обегал венцом рисунок. Глаза смотрели внимательно.
И — подле сидел Пегий-предатель, а еще тучный мужчина в богатой одежде, а еще женщина, прекрасная собой. Тамам Шуд кивнул гостям.
Сам опустился по центру, легко скрестил ноги. Взял себе жилу, на руку намотал, как конский повод. А другие то же сделали. Не иначе для того, чтобы мыслями сообщаться, в одном поле разговаривать, понял Выпь.
Сам опустился на землю, коснулся рукой жилы, удивился нутряному ее натягу. Только увидел — не костыли то были. А ровно тощецы, до смерти изнуренные, сушеные. Даже ряд рук виднелся, на груди сжатых. А то, что он за ушки игольные принял — дыры на месте лиц. Неужто, и есть —
Выпь особо посмотрел на Пегого. Тот улыбнулся, катая в ладонях шарик. Не шарик, сообразил Выпь. Глаз девичий. Спокойно глядел Пегий. Будто не он людоедствовал, будто не было предательства, удара в спину. Благожелательно кивнул.
Люди переглянулись.
Услышали, значит.