"Фантастика 2023-162", Компиляция. Книги 1-21 (СИ)

Аррант же ухмыльнулся, тронул струны и запел. Вот только не о себе, а о чем-то совсем ином…

Словно в клетке сидишь, если вехи намечены,
Шея в рабском ярме, коли даты предсказаны.
Даже сроки, когда будут раны залечены,
Давят, будто бы руки веревками связаны.

Напророчь мне три года в хоромах блаженствовать —

Убегу я — хоть дурнем, хоть волком ославленный.
Обяжи с лучшей девою жить-благоденствовать,
Под венец я пожалую лишь обезглавленный.

Если вижу грядущее я беспечальное:

Цели, средства, желания — все в нем увязано,
Для меня это хуже, чем песнь погребальная,
Знак того, что дорога туда мне заказана…

Он пел негромко, но в наступившей тишине каждое слово звучало отчетливо, и Тартунг подумал, что песня эта вполне могла быть посвящена Аль-Чо-риль. Хитроумный аррант и тут остался верен себе. Вооружившись дибулой, он как будто продолжал незаконченный спор, и, судя по тому, как нахмурилась предводительница гушкаваров, она это тоже поняла. И ответить ей было нечем — разве что решится она взять в руки дибулу и запеть.

…Не корите меня за дела бесполезные,
Пожалейте себя, коль судьбой одурачены.
Крепко держат привычного когти железные,
Где все меры — отмерены, даты — назначены…

Эврих умолк, окинул взглядом собравшихся и вновь запел, но на этот раз по-аррантски, так что даже Тартунг, несмотря на полученные уроки, понимал, о чем он поет, с пятого на десятое. Зато предводительницам гушкаваров перевода не требовалось — форани хорошо говорили как по-аррантски, так и по-саккаремски. Вот только Аль-Чориль, слушая Эвриха, улыбалась, хотя и несколько натянутой, вымученной улыбкой, а окаменевшее лицо Тарагаты выражало явное неодобрение.

Я хочу тебя видеть снова,
Твои руки и губы ловить.
Никакое не может слово
Эту жажду мою вместить.

Сквозь свершенья, невзгоды, победы,

Ты одна — обитаемый край.
Торопись, позабудь обиды,
Приходи ко мне, выручай.

Захоти лишь, и ты успеешь!

Как спасенье твое лицо…
Помоги, как одна умеешь,
В гибких рук заключи кольцо…

«Сегодня же накормлю его желтым порошком!» — твердо решила Афарга, искусавшая себе все губы, слушая бесстыдные излияния арранта. Она не сомневалась, что предназначены они Аль-Чориль, и дивилась как наглости Эвриха, так и тупости разбойницы, не понимавшей, кажется, что пакостная эта песня — прямое обращение к ней. Но если уж она сама этого сообразить не может, почему, спрашивается, Тарагата не остановит арранта, не придумавшего ничего лучше, чем объясняться в любви посреди полного гушкаварами зала?

В первые мгновения Нганья и впрямь заподозрила нечто подобное, но, вслушавшись в слова песни и приглядевшись к Эвриху повнимательнее, сообразила, что опасаться ей нечего: тот вовсе не пытается соблазнить её подругу. Устремив поверх голов слушателей невидящий взгляд, чудной аррант пел им о какой-то иной любви, и это было очень хорошо. Прежде всего, разумеется, для него самого. Присутствие Эвриха безмерно раздражало Нганью, причем чем дальше, тем больше. Справедливости ради следовало признать, что сам он не вводил их в заблуждение относительно своих чародейских способностей или, лучше сказать, отсутствия таковых. Они сами пошли по ложному следу и возлагали на него слишком много надежд. Она готова была даже поверить Эвриху, что Тразий Пэт именно тот человек, который необходим им для отыскания Ульчи. Ни разу ещё ей не удалось поймать арранта на лжи, и, очень может статься, помимо желания выручить из беды друга он и в самом деле готов услужить Ильяс. Однако вытаскивать аскульского мага из императорской тюрьмы — затея крайне опасная, и шансы на успех столь невелики, что Нганья была категорически против нее.