"Фантастика 2023-183". Компиляция. Книги 1-20 (СИ)

Гефест чинил у фонтана правую сандалию босому Гермесу. Вторую сандалию надел Арес и теперь задумчиво висел вниз головой под потолком тронного зала.

— Полезная вещь, — философски заметил он, — располагает к длительным размышлениям.

— Зевс, — сказал Гермес, вдруг вспомнив мучившую его в последнее время мысль, — ты знаешь, Гера пропала.

— Ну и сатир с ней, — огрызнулся Громовержец. — Надеюсь, что она пропала навсегда.

— Кто знает, — хмыкнул Гермес, осторожно разглядывая золотые бараньи рога на голове владыки Олимпа.

Естественно, боги не могли не заметить сие чудесное украшение Громовержца, появившееся вчера вечером, но все благоразумно молчали, зная, каков Зевс бывает во гневе, тем более что его настроение в последние дни сложно было назвать мажорным. Умница Гефест успел убрать на Олимпе все зеркала, не дожидаясь, пока Тучегонитель проснется.

Многие уже догадывались, куда и зачем отлучилась Гера.

На Олимпе назревала очередная буря.

— С этого дня, — заявил Громовержец, грустно глядя на экран телевизориуса, — я запрещаю вам помогать этим придуркам. Пусть сами между собой разбираются. Кто меня ослушается, за ноги вниз головой в Тартар. Два раза, вы знаете, я повторять не буду.

“Лишь бы он не заметил эти проклятые рога, — испуганно подумал Гермес. — Не дай Крон, заметит”.

Тем временем на земле Софоклюс все творил бессмертную историю.

“Десять лет осаждали греки Трою, — написал он, услышав, как Одиссей сказал Агамемнону, что войну они закончат в два дня. — Много героев полегло с обеих сторон. Обагрилась Земля-матушка Гея кровью смертных”.

— Как назовешь свою книгу? — поинтересовался Ахилл, проходя мимо камня, на котором сидел историк.

— Как назову? — переспросил Софоклюс, отрываясь от работы. — Пожалуй, назову я ее: “Троянская возня”.

— Как-то уж не очень величественно, — заметил герой.

— Ну так вы же сами просили ничего не приукрашивать! — удивился историк.

— И то верно, — согласился Ахилл. — Ну ты, это, пиши давай, пиши…

И Софоклюс писал. Так писал, что у потомков глаза от этой писанины лезли на лоб, а их историки кончали с собой, не в силах разобраться, была ли на самом деле такая война или нет.

А на флагманском корабле не просыхавший ни на час прорицатель Калхас внезапно стал буйствовать, вопя, что на него сошло очередное знамение прямо с Олимпа. Прорицателя связали и хотели уже окунуть в море, но Одиссей остановил греков, различив в пьяном лепете оракула часто повторявшиеся два ключевых слова: “Менелай” и “рога”.

Послали за царем Спарты, и когда Менелай вышел из трюма, Калхас вдруг начал вещать чужим голосом (голосом прикалывавшегося на Олимпе Ареса. — Авт.).

— И тогда падут рога у царя Спарты, — бормотал прорицатель, — когда он ранит в поединке Париса в известное мужское место.

— В задницу, что ли? — не понял Менелай.

— Нет, — удивился Калхас и на себе показал куда. Представив себе подобное ранение, греки поморщились.

— Отрезать бы тебе твой длинный язык, — зло бросил Одиссей. — От тебя одни неприятности: то Ахилла ищи, то Париса кастрируй.

— Вот-вот, — согласился Ахилл, — сидел бы я сейчас на острове Скиросе в гостях у царя Ликомеда и забот никаких не знал.

— Я готов внять предсказанию, — кивнул Менелай и сошел с мечом на берег.

Его, конечно, тут же поймали и уложили спать. Утро вечера, как говорится, длиннее, но на следующий день мешать царю Спарты сразиться с Парисом никто уже не смел. А что, если и вправду рога отпадут? Нельзя мужика такого шанса лишать, никак нельзя.

Парис вызов с радостью принял, ибо еще не успел сделать утреннюю зарядку.

Вместе с Парисом к кораблям греков пришел, позевывая, Гектор. Ему было любопытно посмотреть на битву героев. Старший сын царя Трои тут же поспорил с Ахиллом на мешок золота, что Парис победит Менелая.

И вот поединок начался.

С первой же минуты стало ясно, что Менелаю страшно мешают сражаться его рога, креня царя Спарты все время куда-то назад и вправо. С Парисом же дела обстояли и того хуже. Испугавшись за жизнь юноши, Гектор даже был готов сбегать в Трою за мешком золота, признав победу Менелая и прекратив таким образом поединок. Парис был не то пьян, не то еще не совсем проснулся, но вместо Менелая он все время тыкал мечом в уворачивавшегося от него Одиссея, взявшего на себя роль арбитра (секунданта. — Авт.).

Менелай пыхтел и страшно потел, борясь одновременно и с Парисом, и с рогами, мешавшими нормально держать равновесие. В этой ситуации ранить юношу в известное место представлялось абсолютно невозможным, как бы Менелай того страстно ни желал. Один раз он даже сделал очень рискованный выпад, чуть не выколов себе при этом глаз собственным мечом и еще раз пожалев о том, что из чистого упрямства не согласился драться на копьях, как с самого начала предлагал Парис.

Окончательно отчаявшись ранить юношу, Менелай попросил Одиссея подержать Париса, но арбитр гневно, в грубой форме отказал, мотивируя это вопиющим нарушением правил поединка.

Но случилось непредвиденное (или предвиденное? — Авт.).