Фантастика чехословацких писателей

Он уже открыто издевался надо мной. Иозифек все время пытался опутать меня шелковыми нитями, но я бесцеремонно рвал их:

– Какой из меня инициатор, создатель, глашатай, комбинатор? Еще провозгласить номер рейса отходящего поезда или спровоцировать моралиста – на это я способен.

Мне бы чего-нибудь попроще, пан шеф. .

– И чтобы при этом не нужно было бы много думать, не так ли? Но я хочу, чтобы вы мыслили во время работы!

Не бойтесь этого! Кстати, разве уже не стерлась грань между трудом физическим и умственным? Воспряньте духом! Не хотите же вы, чтобы я послал вас в замок Хараштепин!

– А что там надо делать? – спросил я на всякий случай.

– Людей пугать – если вам действительно не хочется заняться чем-нибудь более полезным. Кстати, должен же кто-то этим заниматься. Туристы хотят слышать стоны и скрип зубов из пыточных камер и видеть хромого епископа с кровавым посохом.

– Нет, только не это! Уехать из столицы в такую дыру

– это не для меня! Я прошу вас подыскать что-нибудь здесь, в Праге!

Мистер Иозифек снова перетасовал картотеку, задержавшись на букве М.

– А как насчет муравьев?

– Что такое?

– Ну, сторожить муравьев, чтобы они не разбежались...

– С этим я наверняка не справлюсь.

– Они живут в стеклянной колбе под наблюдением знаменитого мирмеколога Маркупа. Вы будете их кормить, купать, наблюдать за ними, описывать их поведение.

Маркуп ежедневно выпускает одного муравья. Вам нужно будет следить, куда он направится. . Таким образом, вы примете участие в научном эксперименте, и Маркуп согласен опубликовать ваше имя среди тех, кто помогал ему в исследованиях. .

– А что, если этот муравей засветло не вернется домой? Если он заблудится? Я что, должен ночью с фонариком гоняться за ним?

– Не знаю. Все это вам скажет профессор. И – хватит!

Я видел по его глазам, что капля переполнила чашу его терпения. Я быстро сказал, что согласен, и удалился.

Так я стал муравьиным сторожем у господина профессора. И почему именно я сподобился получить такую работу – самую идиотскую из всех, какие когда-либо существовали! И такую ответственную!

С утра до вечера я сидел во дворе и глядел во все глаза, так что из них текли слезы. И все-таки двух муравьев я недосчитался. Один обварился, когда я мыл стеклянную колбу с муравьями, стараясь при этом внимательно следить за тем, что они делают и как копошатся. А второй куда-то забежал и, бесцельно побродяжничав три дня, потерялся в траве.

Я поймал другого, но это была роковая ошибка! Старик это сразу понял – он ведь всех их знает наперечет, – и его чуть было не хватил удар! А на моей совести оказалось черное пятно. Разочарованный, я покинул профессора. И теперь снова брожу в поисках работы и боюсь, что это у меня на лбу написано. Мне кажется, что я скособочился и под рубашкой меня все время щекочет бегающий муравей. Но к мистеру Иозифеку я больше не пойду.

Лучше уж вернусь к этим проклятым муравьям!

Йозеф Несвадба

Мозг Эйнштейна

– Положение чрезвычайно серьезное, – заканчивая свое выступление, говорил академик Кожевкин. – За несколько предыдущих поколений техника освободила человечество от тяжелого труда, голода и войн, открыла ему путь в космос. Я еще помню времена, когда для технических институтов отбирали только лучших из лучших, когда изучение техники было мечтой каждого молодого человека. А теперь? Молодежь теряет интерес к нашей науке, ее перестали привлекать физика, математика, химия. У

нас в Алма-Ате все меньше и меньше молодых людей поступает в технические учебные заведения. Возникает угроза, что через несколько лет нам придется ограничить количество исследуемых научно-технических проблем и сократить число институтов. Такое положение недопустимо. Машины не могут работать сами, заботиться о человечестве без наблюдения человека. Необходимо принять энергичные меры!

Мы похлопали академику, и он сел.

– У нас в Торонто дело обстоит, пожалуй, еще хуже, –

сообщил профессор Кларк Смит-Джонс. – Мы вынуждены были закрыть отделение, занимавшееся некоторыми узкоспециальными вопросами пространства и сущности элементарных частиц. А между тем на лекциях о взглядах Гете или Гердера на искусство в аудиториях не хватает мест, и нашему профессору эстетики пришлось перейти в спортивный зал, хотя при организации университета мы чуть не забыли учредить эту кафедру. Но хуже всего то, что мы не можем понять, чем вызван такой поворот. Может быть, это извечное стремление молодежи восстать против отцов и делать все по-своему? Или некий бессознательный протест (при этих словах академик Кожевкин улыбнулся) против цифр как символов порядка, а также против авторитета родителей? Наши психологи давно, но, к сожалению, безуспешно занимаются этой проблемой.

Мы снова похлопали, и профессор вернулся на свое место. Воцарилась недоуменная тишина. Никто не хотел выступать. Боялись. А между тем причины этих явлений давно ясны. Я попросила слова.