Фантастика Рея Бредбери

— Поскольку вы не выразили никакого желания, я выберу что-нибудь наудачу.

Зазвучал тихий музыкальный аккомпанемент.

— Сара Тисдейл. Ваше любимое, если не ошибаюсь…

Будет ласковый дождь, будет запах земли,
Щебет юрких стрижей от зари до зари,

И ночные рулады лягушек в прудах,

И цветение слив в белопенных садах;

Огнегрудый комочек слетит на забор,

И малиновки трель выткет звонкий узор,

И никто, и никто не вспомянет войну:

Пережито-забыто, ворошить ни к чему.

И ни птица, ни ива слезы не прольет,

Если сгинет с Земли человеческий род.

И Весна… и Весна встретит новый рассвет,

Не заметив, что нас уже нет.

В камине трепетало, угасая, пламя, сигара осыпалась кучкой немого пепла. Между безмолвных стен стояли одно против другого пустые кресла, играла музыка.

В десять часов наступила агония.

Подул ветер. Сломанный сук, падая с дерева, высадил кухонное окно. Бутылка пятновыводителя разбилась вдребезги о печь. Миг — и вся кухня охвачена огнем!

— Пожар! — послышался крик. Лампы замигали, с потолков, нагнетаемые насосами, хлынули струи воды. Но горючая жидкость растекалась по линолеуму, она просочилась, нырнула под дверь, и уже целый хор подхватил:

— Пожар! Пожар! Пожар!

Дом принял меры, чтобы спастись. Двери плотно затворились, но оконные стекла полопались от жара, и ветер раздувал огонь.

Под натиском огня, десятка миллиардов сердитых искр, которые с яростной непринужденностью летели из комнаты в комнату и неслись вверх по лестнице, дом начал отступать.

Еще из стен, семеня, выбегали суетливые водяные крысы, выстреливали водой и возвращались за новым запасом. И стенные огнетушители извергали каскады механического дождя. Поздно. Где-то с тяжелым вздохом замер, передернув плечами, насос. Прекратился дождь-огнеборец. Иссякла вода в баках, которые много-много дней наполняли ванны и посудомойки.

Огонь скрипел ступеньками. В коридорах вверху он, словно гурман, смаковал картины Пикассо и Матисса, снимая маслянистую шелуху и бережно скручивая холсты черной стружкой.

Он уже добрался до кроватей, скачет по подоконникам, меняет цвет гардин!

Но тут появилось подкрепление.

Из чердачных люков вниз уставились незрячие лица роботов, изрыгая кранами-ртами зеленые химикалии.

Огонь попятился: даже слон пятится при виде мертвой змеи. А тут по полу хлестало двадцать змей, умерщвляя огонь холодным чистым ядом зеленой пены.

Но огонь был хитер, он послал языки пламени по наружной стене вверх, на чердак, где укрылись насосы. Взрыв! Электронный мозг, управляющий насосами, ослепительной шрапнелью вонзился в балки.

Огонь метнулся назад и обошел все чуланы, щупая висящую там одежду.

Дом содрогнулся, стуча дубовыми костями, его оголенный скелет скорчился от жара, его проволочные нервы обнажились, словно некий хирург снял кожу, чтобы красные сосуды и капилляры трепетали в раскаленном воздухе. Караул, караул! Пожар! Бегите, спасайтесь! Огонь крошил зеркала, как хрупкий зимний лед. А голоса причитали: «Пожар, пожар, бегите, спасайтесь!» Словно печальная детская песенка, которую в двенадцать голосов, кто громче, кто тише, пели умирающие дети, брошенные в глухом лесу. Но голоса один за другим умолкали по мере того, как лопалась, подобно жареным каштанам, изоляция на проводах. Два, три, четыре — пять голосов заглохли.

В детской комнате пламя объяло джунгли. Рычали голубые львы, скакали пурпурные жирафы. Пантеры метались по кругу, поминутно меняя окраску; десять миллионов животных, спасаясь от огня, бежали к кипящей реке вдали…

Еще десяток голосов умер. В последний миг сквозь гул огневой лавины можно было различить хор других, дотоле молчавших голосов, объявлялось время, играла музыка, метались по газону телеуправляемые косилки, обезумевший зонт прыгал взад-вперед через порог наружной двери, которая непрерывно то затворялась, то отворялась, — одновременно происходила тысяча вещей, как в часовой мастерской, когда множество часов лихорадочно вразнобой отбивают время, царил невообразимый хаос, спаянный в некое единство; крича, распевая, последние мыши-мусорщикн храбро выскакивали из нор — расчистить, убрать этот ужасный, отвратительный пепел! А один голос с великолепным пренебрежением к происходящему громко декламировал стихи в пылающей рабочей комнате, пока не сгорели все пленки, не расплавились провода, не рассыпались все схемы.

И наконец пламя взорвало дом, и он рухнул плашмя, разметав каскады дыма и искр.

На кухне за мгновение до огненного ливня можно было видеть, как печь с сумасшедшей скоростью готовила завтраки: десять десятков яиц, шесть жареных буханок, двести ломтей бекона — и все, все пожирал огонь, понуждая задыхающуюся печь истерически стряпать еще и еще!