Фантастика. Журнал "Парус" [компиляция]

Потолкавшись немного среди клиентов в операционном зале и заглянув во все служебные помещения банка, вход в которые не был ему заказан, Клещов, как обычно, закончил свой рейд у кассовой стойки, за которой, скрытая от посторонних глаз матовым стеклом, восседала его давняя знакомая Инна Адамовна Тумасян. По годам ей полагалось быть еще женщиной хоть куда, однако длительное общение с огромными суммами чужих денег при почти полном отсутствии своих собственных не пошло Инне Адамовне на пользу. Она рано увяла, обабилась, была оставлена мужем и, судя по всему, успела утратить интерес к жизни вообще и к мужчинам в частности. Исключение делалось только для Клещова, человека по всем статьям положительного, малопьющего да к тому же еще и члена бытовой комиссии месткома.

Приняв от Клещова хрупкую, слегка примороженную гвоздику (накануне приобретенную им на колхозном рынке, причем, чистый доход от этой несложной финансовой операции составил без малого десять червонцев), Инна Адамовна тут же принялась обмахиваться ею на манер оперной Кармен. Недолгая их беседа, состоявшая главным образом из обмена слухами относительно намечавшейся вскоре эпидемии какого-то чрезвычайно опасного гриппа, уже заканчивалась, когда Клещов как бы невзначай поинтересовался:

— Ну, а на работе у вас какие новости?

— Ах, не говорите! — Инна Адамовна трагически взмахнула гвоздикой. — Вчера вечером опять фальшивую купюру изъяли. Сторублевую. И до чего аккуратно сделана! Только на гербе не все надписи читаются да в защитной сетке дефекты имеются. Прямо кошмар какой-то!

— Специалисты, — выдавил из себя Клещов, ощутив в левом подреберье острую, короткую боль. — А глянуть можно?

— Уже сдали в милицию.

— Давно?

— Часа два прошло…

Машинально поглаживая правую сторону паха, где в потайном карманчике хранились ровно десять сотенных бумажек — родных сестричек той, о которой рассказывала Инна Адамовна, Клещов вышел на крыльцо. Влип, подумал он, подставляя ветру разгоряченное лицо. Неужели опять влип?

Клещов не был трусом, муками совести никогда не страдал — бог миловал! — однако, давным-давно привыкнув к ежедневным своим преступлениям, привык и к каждодневному страху (хотя страх этот не был страхом глупого и беззащитного зайца, скорее он был сродни страху многоопытного, не однажды битого волка, прекрасно знающего цену и себе, и своим врагам).

Что же делать? Что? Притихнуть, залечь на дно, замереть на время? А деньги? Новенькие, почти настоящие деньги, которые даже сквозь кальсоны нестерпимо жгут тело, похрустывают под ладонью, просятся на волю? Сколько положено на них труда, сколько надежд с ними связано! Ведь два часа всего и прошло! Вряд ли громоздкая милицейская машина успела уже раскрутиться на все обороты. Пока не застучали телетайпы, пока не запищали рации, пока не побрели по злачным местам патрули и участковые, предупреждая всех встречных и поперечных, надо действовать! Действовать! Действовать решительно и быстро!

Нахлобучив ушанку глубже на глаза, он бросился к автобусной остановке. Уже не разум вел его, а могучий слепой инстинкт. Так иногда зверь, счастливо избежавший засады и уже сбивший со следа гончих, вновь возвращается к логову, чтобы спасти свое потомство, своих беспомощных детенышей, самое дорогое, что только может быть у всех живущих на этом свете.

А вот для Клещова самым дорогим на свете были деньги!

Центральные ворота колхозного рынка украшали две бетонные, крашенные под бронзу фигуры одинаково огромного размера. Фигура в спецовке и сдвинутой на затылок кепке опиралась на сноп пшеницы, фигура в косынке и платье до щиколоток протягивала перед собой корзину, полную фруктов, — и, скорее всего, никаких других колхозников поблизости не имелось. Промышлял тут, в основном, люд приезжий, лукавый и загребущий.

Решительно отвергнув услуги развязных коробейников, предлагавших ему целые кипы мутных черно-белых открыток, на которых чеканный профиль вождя соседствовал с пушистыми котиками, Клещов прошел за ограду. Овощные и мясомолочные ряды уже пустовали, но там, где торговали цветами, семечками и южными фруктами, народ еще толпился. Многочисленные свечки, горевшие в прозрачных ящиках с гвоздиками и тюльпанами, придавали рынку сходство с каким-то запущенным храмом или с кладбищем в день поминовения.

Вчерашнего кавказца Клещов заприметил еще издали. Поминутно сморкаясь и чихая, тот топтался на прежнем месте, простуженным голосом рекламируя свой нежный товар.

У-у, спекулянт проклятый, выругался про себя Клещов. Дернул же тебя нечистый разменять сотню! Наверное, в ресторане перед девочками решил шикануть? А что, если милиция уже вычислила его? Не исключено. И вполне возможно, что стоит он здесь сейчас совсем не по своей торговой надобности, а по чьему-то строгому приказу, высматривая в рыночной сутолоке давешнего покупателя. Смотри, смотри, генацвале! Скорее ты свой Казбек отсюда увидишь, чем меня!