Фантазии женщины средних лет

В результате мне не оставалось ничего другого, как просто глядеть по сторонам. Артисты, которых я только что видела на сцене, переоделись и стали неотличимы от всех остальных, и хотя я пыталась распознать в каждом из них еще не затухнувшую связь с только что жившими героями, но не могла. Интересно было и то, что на сцене их тела, так же как и голоса, служили им лишь инструментом – подвластным, удобным. Я еще подумала тогда, что выставленное напоказ тело сразу теряет запретность и недоступность. Смотря спектакль, я предполагала, что наверняка они все спят друг с другом, что между ними нет барьера, что близость должна быть естественна здесь, в их мире, как выход на сцену каждый вечер. Я даже проводила в уме невидимые любовные ниточки, связывая ими тех или иных.

Но, видимо, я ошиблась. Здесь, в этой прокуренной и насквозь пропитанной шумом комнате, артисты выглядели отстраненными друг от друга, даже чужими. Актеры мужчины привели с собой девочек со стороны, актрисы – мужчин, тоже совсем нетеатральных. Я смотрела и думала, что, наверное, театральная среда стала для них привычной и не волнует больше, в то время как мир за пределами театра нов и притягивает своей неожиданностью.

– У вас интересная зажигалка, – раздался резкий голос, и я вздрогнула от неожиданности.

На меня смотрел пожилой человек, почти старик, невысокий, верткий, он чем-то напоминал преждевременно состарившегося Джонни, если бы не костыль. Я заметила, что он немного волочил ногу, но при этом ловко со всем управлялся, и костылем, и хромой ногой, стаканчиком в руке, настолько ловко, что я устало подумала: «Еще один».

– Да, – сказала я, – правда.

Я действительно вертела в руках зажигалку, старую, еще бензиновую, с необычной гравировкой.

– Можно посмотреть? – поинтересовался он и причудливо повернул голову, чуть наклонив шею, отчего стал похож на птицу.

Я улыбнулась и протянула зажигалку. Он повертел ее в руках и вернул.

– Вы как-то причастны к театру? – спросил он, опуская подмышку на костыль. При этом его голова тут же легла на плечо и, чуть вывернутая, озиралась вокруг. Теперь птица казалась ученой, умеющей говорить.

«О, Господи, – подумала я, – началось». Но все же я заставила себя и сложила губы в еще одну вежливую улыбку.

– Нет, нисколько.

– Странно.

Он осмотрел меня с головы до ног, даже отступил назад, чтобы было удобнее, честное слово, только итальянцы позволяют себе такое.

– У вас богатая фактура, я так и вижу вас в движении.

– Хотите, я пройдусь, – сказала я. – Мне только платье мешает, узкое очень, но я могу снять.

Он рассмеялся, впрочем, улыбка, искусственная, полузастывшая, и до этого не сползала с его лица. Глаза смотрели остро и холодно и совсем не подходили ни к смеху, ни к веселью.

– Это смешно. – Слава Богу, он понял, что я шучу, хотя ничего смешного в моих словах не было. – Нет, не надо, я и так вижу. Вы ведь американка? – вдруг спросил он, и опять улыбка неестественно расползлась по его лицу.

– Да, – ответила я, – как вы так проницательно догадались? Не может быть, чтобы по акценту. – Видимо, это опять было смешно, потому что он вновь засмеялся.

– Да уж, различил.

Он продолжал посмеиваться, но в смехе его не было веселости, он даже не хотел этого скрывать. Плечо его снова плюхнулось на костыль, и голова сразу перекосилась, даже глаз отъехал в сторону, он и вправду был похож на птицу, и, вот так продолжая скособоченно разглядывать меня, повторил:

– Как тут не различишь, конечно, различил. – И вдруг, не меняя наклона головы, ни расползшейся, придурковатой улыбки, не расправляя сморщившегося лба, сказал:

– Вы никогда не задумывались о том, что внешность зачастую определяет судьбу?

Я хотела ответить, но он остановил меня, я не поняла как, потому что ничего не изменилось в его лице, только застыло еще сильнее.

– Нет, вы не поняли, не характер, даже не поведение, а судьбу. По внешности можно понять, что произойдет с человеком в будущем.

Я хотела спросить: «Ну и что же произойдет со мной?» – а как же иначе поддерживать этот идиотский разговор? – но тут, слава Богу, рядом мелькнул Джонни, и я поймала его молящим взглядом. Он и вправду был здесь, как рыба в воде, сразу хлопнул старика по плечу, улыбка его толстых губ стала шире растянутых губ моего навязчивого собеседника, как будто они соревновались именно в ширине улыбки Только у Джонатана она была добрая.

– Ха, – сказал он, – тебя Альфред развлекает. Я улыбнулась Альфреду, мол, ах, так вот вы кто.

– А это, Джеки, кстати.. – Он остановил кого-то проходящего мимо, – Дино, привет.

Тот обернулся и подошел к нам, мне показалось, что я видела его прежде. «Где же я видела его?» – подумала я.

– Это Джеки, а это Дино. – Мы улыбнулись друг другу, как полагается.

– Так вот, дорогая, – Джонатан обнял меня за талию, слишком демонстративно, именно так, чтобы все поняли, что он ко мне имеет только дружеское отношение, – раз Альфред тебя оценил, то это неспроста.

– Почему неспроста? – спросила я, вновь отвесив старцу учтивую улыбку.

– Потому что, – смеялся Джонни, – если Альфред кого оценил, это всегда неспроста.