Фантазии женщины средних лет

– Также и в искусстве, – согласилась я, чувствуя сейчас то же, что и он.

– Также и в искусстве, – повторил он за мной. – И тут главное понять, как все же удержать, остановить, хотя бы на время.

Мы замолчали. Я продолжала рисовать, Альфред сидел у меня за спиной, притихший, я не слышала его дыхания, а потом не услышала, как он подошел. Как он ухитрился так тихо встать? Не знаю. Но я ощутила на мольберте еще один взгляд, помимо моего.

– А вы ведь вчера специально себя так вели, – сказал он. Когда я обернулась, Альфред стоял рядом, почти вплотную.

– Как специально? – не поняла я.

Голос его, снова подавляющий, плохо скрывал издевку.

– Демонстративно выставляли напоказ свою любовь к Дино, разыгрывали преданность, покорность. Или что еще вы разыгрывали?

Я пожала плечами. Этот тон и манера, в конце концов, я не еще одна его артисточка!

– Ну как же, – сказал Альфред, и голова его легла на плечо, опирающееся на костыль. Теперь он опять был птицей. – Вы знали, что на вас смотрят, это и являлось целью, продемонстрировать преданность и любовь, потому что чужая преданность возбуждает. Не так ли? – Его птичий взгляд, не моргая, смыкался на мне. – Все вы понимаете. Но и я тоже понимаю. Для меня это ерунда, театр.

– Ну хорошо. – Меня раздражал его голос и то, что он стоял настолько близко, что я слышала его дыхание. – Пусть, я все понимаю, пусть, вы все понимаете, ну и что, какое, собственно, вам дело?

– Странная постановка вопроса, – голос, еще секунду назад твердый, выпирающий, сразу опал, как его рука недавно с открытой ладонью. Альфред отступил назад. – Конечно, есть дело. Еще как есть. Вы хорошо нарисовали.

Я догадалась, что неожиданная смена голоса и шаг назад связаны с тем, что он разглядывает начавший черниться от карандаша лист.

– Очень хорошо. Вы мне вообще нравитесь. – Он не отпускал взгляд от мольберта. – Вы способная, тонкая девочка.

– Спасибо, – сказала я и кивнула. – Это потому что, как вы проницательно заметили, я из кожи лезу, чтобы всем понравиться.

– Вот видите, даже сейчас вы полны внутреннего кокетства. Оно в каждом вашем движении, в манере говорить, что, кстати, тоже говорит о природном вкусе. Идите ко мне работать.

– Кем? – спросила я. Он должен был услышать иронию, если такой чуткий.

– Как кем? Художником. В театр. К тому же мы скоро будем делать фильм и там тоже нужен будет художник. Большая, сложная работа, вам будет интересно.

– Чтобы оказаться в вашей власти? А потом, как и все, быть раздавленной ее тяжестью? – сказала я то, что думала. – Нет, я лучше со стороны понаблюдаю.

– Я не буду на вас давить. С чего вы взяли?

Я отрицательно покачала головой, не отрывая глаз от мольберта. Альфред понял.

– Хорошо, – сказал он. – Не спешите, подумайте и дайте мне знать.

Я слышала, как он медленно шел к дому, мелкий гравий шуршал под ногами. Может быть, это наконец-то воцарившийся над холмами рассвет прибавил ему тяжести.

А еще через пару месяцев началась вся эта нелепица и неразбериха с фильмом. Была суббота, я находилась дома, когда Дино открыл дверь своим ключом, он еще не вошел в комнату, но по звукам его движений, сдавленным и стесненным, я сразу поняла: что-то произошло. Он зашел в гостиную, и я увидела в его глазах такую осязаемую, выпирающую боль, что мне показалось, я сама начинаю ее чувствовать.

– Что случилось? – с тревогой спросила я. Дино только мотнул головой. Я знала, он хочет, чтобы я его упрашивала, уговаривала. Стив считал, что я сама виновата, что я подавила Дино, не сразу, не в одночасье, а за месяцы, годы. «Вода, знаешь, – образно сообщил мне он, – постоянно капая, камень-то подтачивает».

«Это даже не смешно, – написала я в ответ. – Все именно наоборот, это он вода, а я, как ни печально, камень, это он меня подтачивает. Ты думаешь, легко смотреть на его переживания и оставаться безучастной. Ты не представляешь, каким было его лицо, искаженное даже не болью, страданием. И в чем, ты думаешь, была причина? Он не получил роли в этом предстоящем фильме. Я пыталась его успокоить, говорила, что все ерунда, подумаешь, фильм, будет другой. Но Дино пробурчал: «Ты не понимаешь» и улегся на диван.

Он пролежал так, ты не поверишь, часа два, не вставая, даже не меняя позы. Можно было подумать, что он уснул, но нет, это он страдал. Сначала я не хотела подходить к нему, конечно, я жалела его, но крепилась, не желая подпитывать его капризы. Но сколько я могла выдержать? Я испугалась, не случилось ли чего с ним, знаешь, пролежать два часа, не шелохнувшись, тоже ненормально. Я присела к нему и запустила руку в его волосы, они были густые, пальцы просто тонули в них, и легкие, ласковые на ощупь.