Фантомас – секретный агент

Президент Совета обращался прямо к Фандору. Он смотрел на него своими светлыми, почти белыми, фарфоровыми глазами, в которых нельзя было найти ни мысли, ни чувства.

Фандор встал.

Полковник, который не был профессиональным чиновником, держал перед глазами печатный формуляр, незаменимый путеводитель каждого председателя Военного совета. Офицер, крайне пунктуальный и более всего желающий избежать малейшей ошибки в форме, требовал, чтобы адвокат не забывал вставать, делал паузы между каждым из своих вопросов и взвешивал свои слова.

Прошел час. Жюв, за решеткой для свидетелей, заканчивал свои показания. С самого начала допроса Фандора стало ясно, что нельзя продолжать разбирательство, если не будет сперва установлена личность, представленная военным судьям в качестве обвиняемого. Единственным свидетелем, который мог сообщить правосудию точные данные об этом и подтвердить или опровергнуть заявления Фандора, был Жюв. Поэтому, как только началось слушание дела, полицейского попросили занять свидетельское место и рассказать, что он знает.

О! Жюв многое знал о Фандоре и, опуская детали, казавшиеся ему излишними, он быстро изложил историю его полной приключений карьеры, не сообщая, однако, Совету, что Жерома Фандора на самом деле зовут Шарль Рамбер.

Но свидетельства Жюва не снимали проблему — по крайней мере, в том, что касалось серьезных обвинений в шпионаже и государственной измене и еще более серьезного обвинения в убийстве, тяготевшего над Фандором.

И полковник-председатель воскликнул, когда Жюв закончил свои показания, а точнее — панегирик Фандору:

— Все это очень хорошо, господа, очень хорошо… но дело все более осложняется, и кто же нам его распутает?

Внезапно из глубины зала прозвучало ясное и четкое слово:

— Я!

Это заявление произвело сильное впечатление. Но что это?

Шутка? Провокация?

Члены Совета изумленно переглянулись, а в аудитории началось движение, люди, скопившиеся в глубине зала, хотели узнать, кто осмелился сделать такое сенсационное заявление.

Председатель нахмурил брови и, обведя своими светлыми глазами аудиторию, спросил:

— Кто это сказал?

Тот же односложный ответ, ясный и точный, прозвучал еще раз:

— Я!

Между тем, с трудом пробираясь через публику, кто-то приближался к военному трибуналу и, обойдя печь в середине зала, прошел за загородку, предназначенную для свидетелей.

В толпе пробежал шум.

— Тишина! — закричал полковник и, гневно взглянув на аудиторию, прибавил угрожающе: — Предупреждаю вас, что при малейшем беспорядке я немедленно очищу зал; мы здесь не для шуток, и я никому не позволю комментировать происходящие события!

Водворив относительное спокойствие, полковник посмотрел на особу, занявшую место для свидетелей. Жюв, отодвинувшись, предоставил ей возможность обратиться к трибуналу.

Это была молодая, элегантная женщина в черном меховом манто; темная вуаль скрывала ее черты, однако и через вуаль можно было заметить необыкновенную бледность лица, а аудитория, видевшая только спину таинственной пришелицы, заметила, что ее норковая шапочка покрывала великолепную гриву рыжих волос.

— Это вы сказали «я»? — спросил полковник.

Несмотря на волнение, молодая женщина произнесла почти твердо:

— Да, сударь.

— Кто вы, мадам?

Таинственная особа мгновение собиралась с духом, казалось, сделала над собой огромное усилие и, машинально приложив руку к груди, заявила:

— Меня зовут Берта, мадемуазель Берта, но меня больше знают под прозвищем Бобинетта.

Шепот снова пробежал по залу. Конечно, для очень многих личность мадемуазель Берты была совершенно неизвестна, но со времени убийства капитана Брока было немало разговоров о Бобинетте; смутно слышали, что эта молодая и красивая особа была знакома с офицером, что она последней говорила с ним накануне его смерти. Что же касается судей Военного совета, то они лучше, чем кто-либо, знали это имя и подозревали об отношениях, связывавших эту молодую женщину и семью де Наарбовека, которую некоторые считали причастной к драматическим событиям, шесть недель назад занимавшим Второе бюро, а потом и всю французскую армию.

Когда успокоилось первое волнение, вызванное неожиданным вмешательством Бобинетты, полковник спросил:

— Мадемуазель, почему вы позволили себе прервать слушание дела?

— Вы спросили, сударь, кто распутает это несчастное дело, и я ответила «я», потому что готова все вам сказать. Это не только долг, к которому меня принуждает совесть, но это сейчас самое большое мое желание.

Удивленные судьи с обеспокоенными лицами тихо совещались. Среди них не было согласия, а майор Дюмулен, который с самого начала слушания дела не переставал гневаться, отрицательно качал головой, показывая этим, что он решительно против того, чтобы слушать этого свидетеля, столь дерзким образом нарушившего величие дебатов.

Но официальный защитник Фандора, мэтр Дюрюль-Бертон, догадываясь о колебаниях членов Совета, уверенно и авторитетно вмешался:

— Господин председатель, я имею честь просить немедленно заслушать этого добровольного свидетеля.

Полковник переговорил со своими помощниками и объявил: