Фантомная боль

В общем, модным заведением «Желтый чайник» (ныне «Пальма») никогда не был, да и вряд ли когда-нибудь будет, зато забежать в него на часок, чтобы угостить ребенка мороженым или девушку шампанским, можно в любое время. Тихо (если никто ничего не празднует), уютно, без особых претензий.

Сентябрь выдался необыкновенно теплый, лето еще даже не вспоминает о ярлычке «бабье», и субботним вечером горожанин просто не в силах усидеть в четырех стенах принадлежащей ему ячейки общего улья. Суббота – идеальное время, чтобы отправиться куда-нибудь – если не за город, то хоть на небольшой променад.

Зелень заплетает лишь половину ограничивающей террасу «Желтого чайника» дуги, так что вход широченный, внутренность летнего «зала» как на ладони.

Почти напротив входа виднеется вынесенная из внутреннего зала барная стойка. Рядом за двумя сдвинутыми столами компания старшеклассников хихикает над вазочками с мороженым, разливая под столом запретный портвейн. Белобрысый бармен косится в их сторону неодобрительно, однако помалкивает, сосредоточенно протирая и без того чистые бокалы.

Справа от подростковой компании девушка с тяжелым узлом светлых волос, из которого будто случайно (стиль «продуманная небрежность», а как же) выбиваются несколько завитков, что-то чертит на салфетке, с улыбкой взглядывая на сидящего рядом парня в оливковой футболке, на которой нарисован смешной жираф в очках. Лицо парня сразу кажется мне знакомым, но первой я узнаю все-таки девушку – Соня! Значит, рядом – Майкл. С другой стороны от стойки я вижу Настю, которая говорит сидящему рядом с ней Денису: «Все-таки нужно было Катюху с собой взять, что-то сердце у меня не на месте!» Мужчина успокаивающе гладит ее руку: «Успеется, маловата она пока для кафе. Не волнуйся, все будет в порядке, Галина Семеновна отлично за ней присмотрит».

Если я вижу Настю и Майкла, значит, на «мою» долю остается Андрей Александрович?

У входа тормозит большой синий минивэн, открывается водительская дверь, и наружу выпархивает стройная темноволосая женщина, лица которой я не вижу. Женщина обходит машину, поднимает заднюю дверь, из-под которой выезжает что-то вроде пандуса, и выкатывает… инвалидную коляску.

Что за черт?! Все, в чьих жизнях я побывал, передо мной. А я-то где?

А я стою, прислонившись к толстенному липовому стволу напротив входа в кафе. Нет, уже не стою, иду внутрь, вхожу, рука нащупывает в кармане холодную тяжесть…

Значит, все это было злой издевкой? Я и есть тот самый придурок, который устроил бойню? И все это уже случилось? И ничего не изменить?

Я вспомнил! Вспомнил, почему я здесь, вспомнил, зачем мне пистолет, вспомнил, за что я ненавижу этих людей…

Меня захлестывают боль, стыд и невероятное отвращение к самому себе. Но рука уже вытягивает из кармана пистолет, и я ничего, ничего, ничего не могу с этим поделать! Словно это не моя рука, словно ее кто-то тянет…

Господи!

Господи?!

Да черта с два!

Время застывает, становится тягучим, как мед, и таким же приторно сладким. И все мы в нем – как мошки, тонущие в меду, рыжем, золотом, солнечном, полупрозрачном, как янтарь. Говорят, янтарь с мошками ценится в несколько раз дороже «пустых» кусков.

Я вижу, как моя рука (медленно, медленно, медленно, сквозь тягучий мед застывшего мгновения) вытягивает из кармана пистолет. Я вижу, как из руки бармена (медленно, медленно, медленно) выскальзывает бокал, плывет по воздуху, касается пола, а следом взлетает веер сверкающих осколков…

– Не стреляйте! – Вера, оттолкнув инвалидную коляску, кидается ко мне…

Денис подсекает Настино кресло, так что девушка валится на пол…

Какой тяжелый пистолет… Наверное, тонну весит… Мрачный зрачок прицела кажется бездонной пропастью, он все шире, шире, он затягивает, как черная дыра… Я почти не чувствую движения своего пальца на спусковом крючке…

Последняя мысль: только бы не очень больно!..

Часть 2

Выстрел.

Темнота.

Ничто. Нет ни форм, ни звуков, ни света – вообще ничего. Туман. Кажется, я растворяюсь в этом тумане.

Туннель, тени, сполохи – я не столько вижу их, сколько вспоминаю. Сейчас будет белый коридор и белая комната, вся вылепленная из света. Но я не чувствую движения. И не вижу света. Только темнота. Но не тягучая и липкая, как смола, – сияющая темнота.

«Разве темнота может быть сияющей?» – спрашиваю себя. И – вспоминаю!

– Все-таки ты мне врал! – кричу это, почти задохнувшись от злости.

– И кто это тут вопит о вранье? – Глубокий бархатный голос не звучит ни сверху, ни снизу, он охватывает меня со всех сторон, кажется, это звучит сама темнота. – Разве не ты, просто чтобы любой ценой избежать выбора, заявил, что точно уверен, что твоей жизни среди попробованных нет? Хотя какая уж там уверенность. Хотел и рыбку съесть, и косточкой не подавиться? Согласился… нет, не согласился – настаивал на том, что выбираешь свою собственную жизнь. На чем настаивал, то и получил. Любой ценой, – в голосе чувствуется усмешка.

Мне становится по-настоящему жутко: