Фантомная боль

– Поздравляю, Лешенька, ты теперь папа! – Голос Анжелы в трубке звучал тихо и даже как будто незнакомо.

Я… я… заплакал, представляете? От счастья, что все наконец-то закончилось.

Мне и в голову прийти не могло, что мытарства только начинаются. Денег не стало совсем. Приближалось лето, для актеров – мертвый сезон, если ты, конечно, заранее не числишься в гастрольной труппе. Я, конечно, не числился. Переводов у Анжелы тоже стало маловато, да и времени на них, в общем, не было. Настя, не то из сочувствия, не то из стремления в кои-то веки стать для старшей сестры благодетельницей, иногда кое-что подбрасывала, даже коляску подарила. Но это все, конечно, были крохи. На жизнь хватало еле-еле. Я обзвонил всех ближних и дальних знакомых, я готов был хвататься за любую работу, но всем, конечно, было плевать на мои проблемы. Я возненавидел актерские агентства с их вечными «оставьте-телефон-мы-вам-позвоним». Это такой вежливый способ послать к черту. Никто, конечно, никогда не звонит. А если звонит, то это больше похоже на издевательство: «Не могли бы вы на детском утреннике изобразить Бэтмена?» Бэтмена. На детском утреннике. Спасибо, что не Красную Шапочку. Нет, я понимаю, что все с чего-то начинают, никто не позовет с бухты-барахты князя Мышкина играть. Я и на сериалы был бы согласен, хотя для уважающего себя актера это профанация полная. Но Бэтмен! На детском утреннике! Я все-таки актер, а не массовик-затейник! От ненависти к этим уродам я кидался на стены, а Анжела гладила меня по руке, шептала что-то на ухо – утешала.

В полном отчаянии я дошел до того, что подстерег однажды ее папеньку… Ну он же отец, не может быть, чтобы ему было совсем наплевать на то, что происходит с его дочерью! Ей же плохо, ей помощь нужна! И внучка! Это же не просто ребенок, это же его родная внучка! Ей завтра три месяца исполняется!

Короче, я скрутил всю свою гордость в узел, засунул ее подальше и полдня торчал возле его офиса. Небольшой особнячок в тихом переулке смотрелся игрушечкой, нигде ни пятнышка, ни царапинки, застекленное крыльцо сверкает, как хрустальный бокал в дорогом кабаке. Э-эх, куда девались те времена, когда я мог зайти в дорогой кабак? Теперь мне и дешевый-то не по карману. Только стоять и любоваться на чужое великолепие: бордюрчики под мрамор, стены сияют чистотой и новизной. Ну еще бы! Они ж все-таки стройматериалами занимаются, смешно было бы сидеть в обшарпанной избушке, вроде как сапожник без сапог.

Глядеть на всю эту красоту было обидно: торчу тут, словно милостыню пришел выпрашивать, как те некрасовские ходоки у парадного подъезда. Фу, мерзость! Но я затоптал собственное самолюбие, затолкал его в самый дальний угол: а куда деваться? Больше-то пойти не к кому, вот в чем ужас. Ничего, говорил я себе, главное – сейчас выкарабкаться, а потом все наладится, потом можно будет и про гордость вспомнить. Сейчас главное – Анжеле помочь.

Несколько раз я не выдерживал, порывался уйти, но, отойдя на квартал, возвращался. Терпи, говорил я себе.

Лучше бы ушел.

Лучше бы вообще не приходил.

«Сапожник» узнал меня мгновенно, но разговаривать не пожелал. Даже не дослушал! Вздернул слегка бровь и бросил через плечо:

– Мой номер телефона у нее есть. Если ей что-то нужно, она может позвонить сама, вместо того чтобы подсылать парламентеров.

Нырнул в свой «Мерседес» – черный, разумеется! – и укатил.

Этот, тьфу, бизнесмен даже по имени Анжелу ни разу не назвал! «Она», «у нее», «ей» – и вся любовь! Ненавижу!

Конечно, я пошел и напился. А кто бы не напился на моем месте? Анжелке наврал, что встретил старого знакомого, который может помочь с работой, вот, дескать, надо было с ним посидеть по-дружески. Она почувствовала, разумеется, что я вру, она всегда это чувствовала. Но никогда не цеплялась, понимала. Я ж не просто так врал, а чтобы от лишних переживаний свою любимую избавить.

С утра я маялся головной болью, и Анжела не стала меня беспокоить, в детскую поликлинику на осмотр (взвешивания всякие и прочие глупости никому не нужные, но попробуй не приди – медсестра весь телефон оборвет, делать ей больше нечего!) одна отправилась. Ну, то есть с Катюшкой, конечно.

А потом они позвонили и сказали какую-то чушь. Что Анжела вдруг потеряла сознание и умерла прямо там, в поликлинике. Вот как такое может быть? Там же одних врачей сто штук, не считая медсестер! А у них человек прямо перед носом умирает – как это?!

Катьку сразу забрала эта проклятая семейка. А я и не возражал.

Зачем? Мне никто не нужен, раз Анжелы, моей Анжелы, моего нежного ангела больше нет. И меня теперь нет.

Пустота.

* * *

Пустота.

Густая, непроглядная, вязкая, как смола. Знакомый багровый свет расчерчивает ее жутковатыми пляшущими бликами.

Тот же камин. Тот же стол с клубящимися в стеклянной черноте звездами. Те же два кресла подле. Но сейчас пусты оба они. И стакан на столе только один.

Движимый злостью, обидой, чувством противоречия – черт знает чем! – я плюхаюсь в то кресло, в котором раньше сидел дьявол. Ну, или кто он там был, неважно.