Фантомы

Билли с трудом сохранял рассудок, уже отчасти помутившийся, но он все же изо всех сил пытался удержать способность соображать, пытался понять, какова природа этого страшилища. Вначале оно показалось ему каким-то доисторическим ящером, непонятно как прожившим миллионы лет и теперь провалившимся в это подземелье через какую-нибудь дыру во времени. Но нет, это было явно невозможно. Билли почувствовал, как его начинает разбирать смех, какой-то серебристый, сумасшедший, пронзительный смех, и понял, что стоит только поддаться приступу этого лунатического смеха, и все — он пропал, его песенка будет спета. Чудовище уже почти полностью ободрало с него костюм. Оно уже касалось его, и это было прикосновение чего-то сильного, холодного, гладкого и скользкого, чего-то пульсирующего, а главное, каким-то непонятным образом меняющегося в те мгновения, когда оно дотрагивалось до тела Билли. Задыхаясь, отчаянно ловя воздух, заходясь в крике, Билли вспомнил вдруг картинку в какой-то старой религиозной книге. На ней был изображен Сатана. И это чудовище, которое его сейчас тащило, выглядело именно так. Точь-в-точь как на той картинке. Да, совершенно точно. Такие же рога. Такой же темный, раздвоенный на конце язык. Красные глаза. Это был сам Сатана, восставший из Ада. «Но нет: это же тоже совершенно невозможно, — подумал Билли. — Никак невозможно!» Пока эти мысли лихорадочно проносились в его голове, зловещее чудовище продолжало сдирать с него остатки костюма и уже почти полностью стянуло шлем. В кромешной темноте Билли почувствовал, как свинячье рыло тыкалось в клапаны сломанного шлема, как оно принюхивалось, стараясь нащупать его лицо. Билли ощутил слабый, но отвратительный запах, непохожий ни на один из известных ему. Чудовище добралось до его живота и бедер, и тут Билли испытал приступ странной, очень сильной и необычной боли: как будто все его тело в тех местах жгли огнем или разъедали кислотой. Он вертелся, крутился, взвивался, корчился, напрягал все свои оставшиеся силы — но это было совершенно бесполезно. Билли опять словно со стороны услышал свой голос, в котором сливались и ужас, и замешательство, и боль: «Это Дьявол! Это сам Дьявол!» До него вдруг дошло, что с того самого момента, как его сдернули с лестницы, он непрерывно что-то кричал. И теперь, когда он уже не мог больше издать ни звука, когда невидимое пламя уже обратило в пепел и прах его легкие и добиралось до горла, он только беззвучно молился, стараясь хоть этой молитвой заглушить чувство страха, понимание неотвратимости близкой уже смерти, как-то уменьшить охватившее его ужасное ощущение собственной ничтожности, малости и бессилия: Лева Мария, Матерь Божья, услышь мою молитву... услышь меня, Дева Мария, и помолись за меня... помолись, помолись за меня, Пресвятая Дева Мария... Матерь Божья, Пресвятая Богородица, помолись и заступись за меня и..."

Он получил ответ на свой вопрос.

Теперь он знал, что произошло с сержантом Харкером.

* * *

Гэйлен Копперфильд любил природу, интересовался ею, много бродил пешком по полям и лесам и неплохо знал флору и фауну Северной Америки. Одними из самых интересных живых существ, по его мнению, были те пауки, что обычно обитают на земле и строят хитроумные гнезда-ловушки. Эти пауки — очень толковые инженеры. Они сооружают в земле глубокое спиралевидное гнездо и накрывают его сверху крышкой, способной поворачиваться на чем-то вроде петли или шарнира. Крышка по своей окраске так идеально совпадает с поверхностью грунта, на которой лежит, что насекомые без малейших подозрений наступают на нее, ничего не ведая о притаившейся в глубине опасности. Но стоит им только оказаться на крышке, как она поворачивается, насекомое летит вниз, оказывается в ловушке и попадает на стол паужу. Молниеносность, с которой это происходит, одновременно и поражает, и приводит в ужас. Только что насекомое было еще здесь, лишь мгновение назад оно еще стояло на крышке — а в следующий миг его уже нет, словно никогда и не было.

Капрал Веласкез исчез с такой внезапностью, как будто бы он наступил на крышку западни подобного паука. Он просто исчез. Мгновенно.

Люди генерала Копперфильда и без того нервничали из-за исчезновения сержанта Харкера. Напугали их и те кошмарные звуки, что доносились вначале из канализации, но прекратились перед тем, как Веласкеза утянуло в колодец. Как только что-то схватило капрала и дернуло его вниз, все, кто был наверху, бросились на противоположную сторону улицы, опасаясь, что из-под земли может выскочить кто-то готовый кинуться на них.

Сам Копперфильд, который уже протягивал руку, чтобы помочь Веласкезу вылезти, инстинктивно отпрыгнул назад, когда голова капрала мгновенно снова скрылась в колодце. Отпрыгнул — и застыл на месте, не зная, как поступить и что делать дальше. На генерала это было совершенно непохоже. Никогда еще он не проявлял нерешительности в критической ситуации.

Вмонтированное в скафандр переговорное устройство доносило до него отчаянные вопли Веласкеза.