Фантомы

Брайс, не на шутку удивленный, подошел к ближней из трех двойных моек. Дженни подошла тоже и встала чуть позади него.

Тот же детский голос запел снова, но теперь песня была другая:

Дед стучит на барабане,

Барабан у деда мой!

Бам-барабам, бам-барабам!

Дал он косточки собачке.

Детский голос выходил из сливного отверстия раковины, и казалось, что он доносится до них откуда-то издалека.

...Сам он топает домой.

Бам-барабам, бам-барабам!

Несколько бесконечно долгих секунд Брайс прислушивался к этому голосу, как зачарованный. Он был не в состоянии выговорить ни слова.

Он взглянул на Дженни. На лице у нее были написаны те же растерянность и удивление, какие он увидел на лицах собственных подчиненных, когда вбежал на кухню.

— Это началось совсем внезапно, ни с того ни с сего, — прокричала Лиза, стараясь перекрыть поющий голос.

— Когда? — спросил Брайс.

— Несколько минут назад, — ответил Горди Брогэн.

— Я стоял около мойки, — заговорил Макс Данбар. Это был плотный, с густой шевелюрой и волосатыми руками, грубоватый на вид человек с теплым и застенчивым взглядом карих глаз. — Когда началось это пение... Господи, я от неожиданности подскочил на добрых два фута!

Мелодия сменилась еще раз. Теперь вместо веселой детской песни звучало нечто напоминающее церковный гимн, но исполняемый с каким-то подчеркнутым, даже издевательским благочестием.

Господь меня любит,

И я это знаю.

Так Библия учит меня.

— Не нравится мне все это, — сказал Генри Уонг. — Как это может быть?!

К себе призывает Он

Малых и слабых.

Слабы они. Он же силен.

В пении не было ничего явно угрожающего, и тем не менее исходивший из столь невероятного источника нежный детский голосок, как и те звуки, что Брайс и Дженни слышали по телефону, чем-то настораживал, выводил из душевного равновесия. От него мурашки бежали по телу.

Иисус меня любит,

Иисус меня любит,

Да, да, Он...

Пение вдруг прекратилось.

— Слава Богу! — выговорил Макс Данбар, передернув плечами и облегченно вздохнув, словно это мелодичное детское пение было невыносимо неприятным, режущим слух и фальшивым. — Не голос, а бормашина, у меня от него все зубы разболелись!

Несколько мгновений они стояли не двигаясь в полной тишине, потом Брайс начал наклоняться над раковиной, желая рассмотреть, что в ней происходит...

...Дженни сказала, что, может быть, лучше этого не делать...

...и тут что-то с силой вырвалось из темного и глубокого сливного отверстия.

Все вскрикнули, Лиза завизжала, Брайс от удивления и испуга сделал несколько шагов назад, ругая себя за неосторожность. Он резко вскинул револьвер, наставив его черный зрачок на то, что вырвалось из раковины.

Но это была всего лишь грязная вода.

Вылетевшая под большим давлением длинная струя отвратительно вонючей жидкости достала почти до потолка и обрушилась вниз на все, что находилось вокруг. Фонтан бил не больше одной-двух секунд, но обдал все и во всех направлениях.

Несколько грязных капель попало Брайсу на лицо. Спереди на его рубашке появились темные пятна. И они воняли.

Именно такая гадость и должна идти из канализации: грязная темно-бурая вода, в которой плавают мыльная пена, слизь и мелкие кусочки смытых с тарелок и раздробленных посудомоечной машиной остатков еды.

Горди принес рулон бумажных полотенец, и все стали обтирать лица и промокать пятна на одежде.

Они еще занимались приведением себя в порядок и гадали, раздастся пение снова или нет, как одна из створок двери на кухню распахнулась и в ее проеме возник Тал Уитмен:

— Брайс, нам только что сообщили, пару минут назад через пост на развилке проследовали генерал Копперфильд и его команда.

23 Особая бригада

Под яркими лучами утреннего солнца Сноуфилд выглядел особенно мирным, спокойным и как будто только что вычищенным и свежеумытым. Воздух был кристально чист. Легкий ветерок слегка колыхал ветви деревьев. На небе ни облачка.

Вместе с Брайсом, Фрэнком, доктором Пэйдж Тал вышел из гостиницы, за ним шли еще несколько полицейских. Он взглянул на солнце, и вид этого яркого диска вдруг пробудил в памяти Тала детские воспоминания из тех времен, когда он еще жил в Гарлеме. Тогда он обычно покупал дешевые конфетки в газетном киоске Боаз, что стоял в конце того квартала, где жили они с тетушкой Бекки. Больше всего ему нравились лимонные леденцы — маленькие, круглые, немного похожие на застывшие капли. Они были какого-то особенного желтого цвета: такого оттенка он никогда и нигде больше не видел. И вот сегодня утром у солнца оказался вдруг точно такой же желтый цвет, и оно висело в небе, похожее на гигантский леденец, заставляя с поразительной яркостью вспомнить, как выглядел киоск Боаз, как там пахло, какие звуки жили в нем и вокруг него.