Фарамунд

Он же был в ее покоях, она могла сто раз заговорить с ним, когда он переодевался при ней, когда мылся или когда во время обеда они сидели рядом! Кто заставлял ее держаться так же надменно, как и раньше? Ведь он же не знает, что она... что она уже совсем иначе к нему относится!

Она ведь ни словом, ни взглядом, ни жестом не дала ему это понять! Даже не намекнула...

Редьярд, бледный и осунувшийся, перехватил Тревора во дворе, затащил в конюшню. Тревор встревожился, видя, как молодой конт предварительно заглянул в каждое стойло.

— Что стряслось?

— Дядя! Ты слышал, что Фарамунда раздражает та римская вилла? Где жило семейство рода Помпеев?

Тревор сдвинул плечами:

— А, Помпеум? Это крепкий орешек. Там римский гарнизон, а вилла... уже не вилла, а городок, обнесенный стеной. Не деревянной стеной, а каменной. По-римски надежной! А что?

— Я услышал, что конунг намерен захватить Помпеум. Захватить и разрушить!

Тревор почесал в затылке:

— Да, этот Помпеум уже раздражает...

Редьярд воскликнул горячо:

— Да это вообще не наши земли! Это Галлия. Галлия, о которой не вспоминаем, которую не замечаем. Здесь живут галлы. Они уже научились уживаться с римлянами, научились перенимать у них культуру, учатся цивилизации. Мало того, что мы вторглись в чужие земли, мы рушим здесь без необходимости!

Тревор хмурился, из соседнего стойла к нему потянулась конская морда. Не глядя, погладил, потрепал за ухом.

— И к чему ты это?

— Дядя, я просто не могу позволить Фарамунду захватить и уничтожить Помпеум! Это последний римский город в этих землях. От него свет, от него культура. В нем живут юристы, инженеры... С его падением воцарится мрак во всей Галлии. Да-да, возможно, в Галлии больше не осталось римских гарнизонов?..

Тревор смотрел исподлобья:

— Ты с ним разговаривал?

Редьярд вспыхнул:

— С этим невежественным варваром? Который даже расписаться не умеет, ставит крестик вместо имени?.. Да, я пробовал с ним разговаривать. Но доводы хороши только для ума, а не для комка страстей, желаний, похоти и жажды крови! Ему мозолит глаза город, который не признает его власти. Наверное, задевает еще и то, что там живут лучше, богаче, чище. Но разрушить легче, чем самому такое построить, самому узнать хотя бы основы юриспруденции и гражданских прав...

Он поперхнулся от прилива чувств. Тревор нахмурился, его крепкие, как копыта, ногти постучали по доскам. Глаза уставились в одну точку.

— Ты говоришь как римлянин, — сказал он с неодобрением. — Все-таки наш народ — это наш, а римляне — это римляне. Надо быть на стороне своих.

— Римляне — не народ! — воскликнул Редьярд. — Римляне — это культура. Ежегодно римский император дает римское гражданство многим из варваров. Не только их вождям, но часто жалует этим высоким званием целые воинские дружины! И все они с той минуты считаются римлянами.

Тревор задумался, подергал ус, Голос стал несколько мягче:

— Ну, если так... Хотя я бы все равно не бросил своих, однако... Не знаю, Редьярд. Это ты учился римской юрис... юристпу... словом, их премудростям, а я с мечом в руке служил им недолго. Зато потом защищал свои земли от тех же римлян. В этом Фарамунде я чувствую некую правоту. Не головой, а так... хребтом. Но я вижу, ты весь как струна. Что ты задумал? Что ты задумал, Редьярд?

Редьярд опустил голову. В помещении повисло тяжелое молчание. Тревор поежился, из окна словно бы пахнуло зимой, а по всему помещению замелькали снежинки.

— Я должен выбирать, — ответил Редьярд не своим голосом. — Выбрать между культурой и... дикостью. Но культура, как мне говорят, чужая, а дикость — это мой народ. Да, мой народ дик и невежественен. Но культура... она не бывает чужой! Это... это культура!.. Знаешь, дядя, я уже сделал свой выбор. Наверное, я сделал его давно, но не подворачивался случай... показать, на чьей я стороне.

— И что же...

— Я пошлю в Помпеум верного мне человека. Или даже сам поеду! Если там будут знать, то сумеют отразить нападение. Возможно, наконец-то погибнет этот безжалостный человек... и тогда эти завоевания прекратятся.

Тревор воскликнул с ужасом:

— Постой!.. А как же твоя клятва верности?

Редьярд ответил с болью в голосе:

— Дядя, мне очень больно и гадко... Но это во мне говорит прошлое. Однако я теперь — христианин! А моя новая вера гласит, что всякие клятвы христианина перед язычником необязательны. Я могу быть верен только самому Господу Богу. И все делать для его величия и славы! Потому я считаю себя свободным от клятв этому Фарамунду.

— Редьярд, опомнись...

Он покачал головой:

— Дядя, это ты опомнись. Он зашел слишком далеко! Он уничтожает любое влияние Рима, а это... это я даже не знаю, как назвать! На величии Рима весь мир держится. Все законы, все правила — все создано в Риме. Без Рима весь мир бы рухнул в хаос. И рухнет, так как варварские орды со всех сторон, как морские волны, бьют в твердыни Рима, подтачивая его несокрушимые прежде стены...

Тревор высвободился из его объятий. Глаза старый воин не поднимал, а когда заговорил, голос был тусклый, изломанный страданием: