Фараон Эхнатон

Эйе предложил гостю кусок поджаренного мяса, воистину львиный кусок: огромный, ало-коричневатый, чуть с кровью, исходящий дымком. У Хоремхеба разгорелись глаза, как у зверя, пересекшего Восточную пустыню.

– Клади, уважаемый Эйе, так и быть – клади.

Огромный слуга осклабился и по знаку Эйе ловким движением высвободил вертел. Мясо шлепнулось на огромное глиняное блюдо.

– Возьми себе этой заморской зелени. Ее привезли мне с острова Иси. Ее, говорят, хетты обожают.

– А чего только они не обожают?! – спросил Хоремхеб. – Они все сжуют. Как ни говори, а все-таки – азиаты. Хотя и чуть получше и почище этих жителей Ретену и вавилонян.

– Митаннийцы тоже любят зелень.

– Да. Она у них пахучая. Чуть острая. Чуть кисленькая.

– И даже горькая имеется.

– Ты меня убедил, Эйе: беру себе этот сноп зелени. Если только превращусь в телка – грех на твоей душе.

Они выпили за здоровье его величества, за процветание великого дома в Ахетатоне и всего Кеми. Хоремхеб сказал несколько слов, а Эйе – в три раза больше и цветистее. Словно за спиной их стоял сам фараон или главарь его соглядатаев – Маху. Поразмысливши, Хоремхеб разразился похвальным словом, обращенным к земному божеству. Эйе слушал его, набравшись терпения (этого у него хватало).

– Верно, Хоремхеб, верно, – поддакивал он.

Хоремхеб, распалясь, стал превозносить военные начинания его величества, которых, как полагал про себя военачальник, вовсе не существовало, если не считать позорного отступления в Азии, в Ливийской пустыне и Эфиопии. Что же, собственно, остается? Военные парады на дворцовом плацу?

Эйе прикинулся несмышленым барашком. Он все кивал да кивал, попивая вино. Только раз вставил слово в нескончаемую речь Хоремхеба. Гений фараона недосягаем и необозрим, говорил Эйе. Но лучшее из творений – армию – воистину увековечил ратными подвигами…

– Чем? – спросил настороженно Хоремхеб.

– Подвигами.

– Какими, Эйе?

– Ратными. Ратными.

У военачальника вздулись на шее жилы. Покраснел и раздавил на зубах кость. Эйе даже вздрогнул от хруста.

«…Эйе издевается. Явно издевается. Только – над кем? Над его величеством или надо мною?..»

– Эйе, под ратными подвигами твой светлый и глубокий ум разумеет отступления?

– И отступления тоже.

– Такое беспорядочное бегство, Эйе?

– А почему бы и нет?! Если нет другого выхода.

– Оставление своей земли врагу, Эйе?

– Да.

– И скота, Эйе?

– К сожалению, да.

– И людей, Эйе?

– Все бывает, Хоремхеб, все бывает. Только величайший человек, превосходящий умом его величество, мог бы охватить единым взором его деяния, кои суть наши победы.

«…Здесь определенно кто-то сидит. В этих кустах. Или за занавеской, скрывающей дверь. Иначе невозможно черное называть белым. Не иначе как Эйе задумал подвох. Но какой? И к чему? Чтобы навредить мне?»

Сумерки, сумерки надвигались. Эйе приказал принести светильников. Тех, что покрупнее. Алебастровых. Не столько для того, чтобы усиливать свет, сколько для обогрева: он не любил прохладу месяца паони. Лучше – эпифи, со зноем, пряными запахами лугов и полей, скрипом телег, увозящих урожай. В месяц эпифи можно пустить в ход опахала, холодное пиво прогонит зной. А паони требует теплых одеяний, ночи слишком прохладные, а со стороны Дельты веет настоящим холодом. Пусть паони чуточку лучше предыдущего – фармути. Все равно – оба плохи.

Три светильника поставлены вокруг обедающих. С ними пришел уют. И тепло. Хоремхеб попросил, чтобы светильники поставили подальше от него. Ему не только не зябко, но просто жарко. Огонь в достаточном количестве содержится в вине. Для чего светильники?

Эйе обложился мерлушковыми шкурами. Укрыл ноги шкурой леопарда.

– Человек должен беречься в месяцы фармути и паони, – сказал он.

Хоремхеб весело добавил:

– И в эпифи – от зноя, и в тот – от воды, и в хойяк – от болезней легких. Словом, весь год!

– И все-таки – фармути и паони! Когда вода в человеке побеждает огонь. Так учит Пенту.

Хоремхеб махнул рукой:

– Если послушать мудрецов, то впору ложиться в саркофаг с самого дня нашего рождения! Я плохо знаю древние книги, а нынешних вовсе не читаю. Однако сказывают, что есть умные люди, которые говорят: делай только то, что приятно, что доставляет тебе удовольствие. Я держусь этого правила.

– Люди, живущие на запад от хеттов, как утверждают наши моряки, – люди умные. Они как раз и следуют твоему правилу, Хоремхеб. Неизвестно только – все ли? Или есть среди них и умные и глупые? Потому что в каждом народе поровну и тех и других.

– Глупых больше, Эйе!

– Не спорю. Мне попалась очень старая книга. Ее отобрали у одного могильного вора. Этот негодяй залез в гробницу, затерявшуюся в песках, разграбил ее, причем одного золота унес на двадцать дебенов. А может, и больше. У него отобрали хорошо сохранившийся свиток. Хаке-хесеп той местности, где был пойман вор, подарил мне свиток. В нем сказано, что глупцы рождаются вперемежку с умными, как мальчики и девочки. Дети, зачатые в месяц эпифи, глупее тех, кто зачат в мехире.

– О, великий Атон! – воскликнул Хоремхеб. – Это большая для меня радость.

– Почему, Хоремхеб?