Фараон Эхнатон

– Да! – отвечают одновременно Нефтеруф и Сеннефер.

– В таком случае прочь всякие сомнения! Сильнее бейтесь, сердца! Станьте тверже, руки! Бьет час!

Шери говорит негромко, но кажется, что слушает его весь Кеми – от Дельты до Первого порога. А может быть, еще дальше. В нем бьется такое сдержанное, такое укрощенное им самим буйство, что невольно возвышает над сонмом обыкновенных людей. Именно таким представлял себе Нефтеруф главного противника фараона…

– Я напьюсь его крови, – подтверждает свое неукротимое намерение бывший каторжник. – Я все равно не удержусь, как бы меня ни отговаривали!

– А мы и не отговариваем, – говорит Шери.

– Это хорошо! Это хорошо!

На улице раздались негромкие голоса. Кто-то постучался в дверь. Ка-Нефер мигом вскочила со своего места и кинулась вниз. Шери улыбнулся едва заметно.

– Явился, – сказал он. – Маху держит слово.

Шери сказал это, не выглянув на улицу. Даже не повернув головы.

– Вот опустились носилки… Вот выходит грузный Маху. Рабы помогают ему войти в дверь. Не узка ли она для него?..

Не успел Шери произнести последнее слово, как Маху появился самолично. Он пропустил в комнату Ка-Нефер, но не перешагнул порога. Так и остался там.

Шери медленно оборотился к нему. Не вставая. Между тем как Нефтеруф и Сеннефер почтительно склонили головы.

Маху сопел. Как обычно. Одет обыденно. Даже невзрачно. Но украшения – дорогие. Бусы – из сердолика. Золотые и серебряные перстни на пальцах. Меч на бедре в золотой оправе.

Молча оглядел комнату. Ничего не говоря. И не ясно, каково настроение его перед великим часом.

Он сказал:

– Вы обсудили это?

И указал пальцем на кусок папируса.

– Да, – ответил Шери.

– Нефтеруф готов для дела?

– Да, готов.

– А ты, Сеннефер?

– И я.

– И ты, Шери?

– Что за вопрос?

– Спрашиваю, – значит, так надо.

– Готов и я.

– И Ка-Нефер?

– И я тоже, твоя светлость.

Задавая вопросы, Маху становился все более торжественным. Голос его звучал все более уверенно.

– Слушайте меня все! – Маху поднял руку. – Слушайте внимательно. Не пропускайте ни единого слова мимо ушей своих. – Что-то жестокое, что-то радостное, невообразимо мрачное и вместе с тем высокое нарастало в нем, отражаясь в его взгляде, в его голосе, на его челе. – Так слушайте же: его величество… правитель Верхнего и Нижнего Кеми…

Бам! Бам! Бам! Бам! – это стучат сердца. Нет, невозможно слушать Маху: душа не выдержит! Скорее, скорее, Маху!..

– Его величество умер!

– Что? – Шери встал. – Что ты сказал, Маху?

Остальные словно языки проглотили. Ка-Нефер припала к стене. Чтобы не упасть.

– Он еще теплый, – со злорадством сказал Маху. И, для вящей убедительности заглядывая каждому в глаза, продолжал: – Кийа безутешна. Она рыдает. Она в отчаянии. Эйе молчит, как молчите вы.

Шери пробормотал:

– Он умер?.. Он умер сам?

– Да. Схватился за сердце. Хотел что-то сказать, но в горле заклокотала слюна. Он был мокрый от пота. И бледен, как папирус. И когда к нему наклонилась Кийа…

Эпилог

Не так давно в парижском Лувре я приметил знакомое лицо. Еще издали. Где я видел его раньше?..

Вот оно все ближе, все ближе…

Да, это был он!

С глубокой раной на лбу. Разбитый на несколько частей кем-то и снова кем-то заботливо собранный. Такой бледный, такой гипсовый…

Он смотрел на дверь. Будто напуганный. Глаза у него чуть навыкате. Шея вытянута…

Так его величество Эхнатон предстал еще одним своим ликом. И я вспомнил слова доктора Хасана Бакри, которые сказал он мне в каирском музее у огромного бюста фараона: «Теперь вы его будете встречать очень часто». И верно: я вижусь с ним в разных городах и разных книгах. Словно с живым…

Да, фараон скончался в тот день. Неожиданно для друзей. Неожиданно для врагов. Но Кеми продолжал жить. И жил еще очень долго. Правда, последующие века – скорее, по инерции.

А в начале нашей эры некогда страшный для соседей своих Кеми лежал совершенно обессиленный. Как бы в полусне. Во прахе.

И многие спрашивали себя: где сила его? Где вышколенный грозными фараонами народ? И был ли он вообще? Спрашивали, хотя все еще стояли исполины Джосера, Хуфу, Хефрена!

Прежнее величие его покрылось страшным слоем небытия. А пылинки вселенной – Эхнатон и Нефертити – смешались с пылью пустыни. Имена их были преданы анафеме после того, как Амон-Ра снова воцарился на своем блистательном троне, а жрецы его заняли подобающее положение. Оставленный на волю ветров и песков, Ахетатон исчез, словно бы его и не существовало на свете. Более того: Эхнатон и Нефертити оказались лишенными даже вечных жилищ – своих могил, приличествующих их сану. То есть произошло нечто такое, что не укладывалось в сознании египтянина, случилось наихудшее, что могло ожидать смертного в Кеми. И мы нынче гадаем, кому принадлежит полуистлевший скелет: Эхнатону, Семнех-ке-рэ или кому-нибудь другому?..

Но, как бы то ни было, пятимиллионный народ – прямой наследник древних египтян – продолжал жить. С трудом помня свое прошлое. Не пытаясь заглянуть в будущее.