Фараон Эхнатон

Жара понемногу спадала. Обеденный час миновал. Посетители оставляли свои места и шли по делам. Можно сказать, что лавка опустела. До самого ужина теперь здесь будет сонное царство. Только на кухне по-прежнему пылает огонь, и повара размышляют над новыми блюдами, которыми следует потчевать посетителей за ужином.

Старик тоже поднялся с циновки. Подошел к купцу.

– Тебе – спасибо, – сказал он. Поклонился глубоким поклоном. Словно вельможа фараону. И пальцы на руках его, и пальцы на ногах его были длинные и тонкие. Словно у вельможи. – Чужестранец, ты вел себя как истый сын своей прекрасной страны. Я знаю ее, я скажу тебе: звать меня Сеннефер, сын Гемипет. Мой дом был в Саи. Красота его знакома многим, кто бывал в Дельте. Но все это в прошлом. Меня вырвали из родной среды. Кеми стал для меня вроде мачехи. И я даже стал подумывать, чтобы схоронили меня где-нибудь в чужой пустыне.

Усерхет сказал, обращаясь к купцу:

– Господин, вот еще один, кто горько сетует на судьбу свою.

– Нет! – возразил старик Сеннефер.

– Как так – нет? – сказал Усерхет. – Разве мы не слышали сейчас, что говорил ты о судьбе своей?

– Слышали, чтобы донести?

– О нет! – Усерхет готов даже поклясться. – Разве Усерхет соглядатай и его лавка – место для соглядатаев?

– Верно, – проговорил купец, внимательно присматриваясь к старику, – Усерхет известен как человек честный, высокопорядочный.

Старик, видимо, поуспокоился:

– Ладно, с вами, кажется, и пошутить нельзя. Времена, разумеется, не самые сладкие… Но кто и когда слыхал, что они бывали сладкими? Что-то не припоминаю! При Хуфу, что ли?..

Купец не спускал с него глаз. Нет, не простой этот старец. Далеко не простак. Что-то в нем особенное. Сквозь грубую, затвердевшую, как тина в засуху, кожу просвечивает образ иного человека. Иной крови. Чтобы заметить это, не надо быть провидцем. Речь, манеры, осанка свидетельствуют о том, что старик не всегда был в таком бедственном положении, как сейчас. А эта обида в его словах? Он обижен, обижен, обижен! Как многие в Кеми… И в Дельте. И в других местах…

Старик собрался уходить. Усерхет дал ему жареных тыквенных семечек.

«Немху в наше время не жалуется, – продолжал размышлять Тахура. – Немху сейчас в почете. Значит, этот старик Сеннефер – немху поневоле. А был он, несомненно, знатного рода. Да он, собственно, и не скрывал этого». Придя к такому заключению, купец поднялся, чтобы проводить Сеннефера до порога. И шепнул ему:

– Уважаемый, очень хочу увидеть тебя.

Старик задумался.

– Понимаешь, уважаемый? Очень!

– Хорошо! – Старик кивнул. – Я живу в последнем квартале по дороге к усыпальницам. Последний квартал, последний дом. Спросишь парасхита[22]. Сеннефера.

– Парасхита? – удивился купец.

– Да.

И старик вышел из лавки…

Тахура обратился к хозяину:

– Ты знаешь, Усерхет, этого старика?

– Он иногда заходит ко мне.

– Пообедать?

– Да. Он платит вперед за много дней.

– Почему?

– Не надеется на заработки.

– Он парасхит.

Усерхет поморщился.

– Неужели? – проговорил он брезгливо. – Я больше не пущу его на порог!

– Напротив, напротив, Усерхет! – попросил купец. – Ты не только должен пускать, но и угощать получше. За мой счет.

– За твой?

– Да, мой.

Хозяин велел слугам прибрать лавку. Двое из них кинулись исполнять его приказание. Сухощавые, ловкие парни действовали умело и проворно.

– Пойдем в мою комнату, – пригласил купца Усерхет. – Мы поговорим по душам.

– А где обещанная девица, Усерхет?

– Я хозяин своему слову, Тахура. Всему свое время.

Купец признался, что сейчас самая пора побаловаться. А потом не выберешь и часа. Дела, дела, дела!.. Однако хозяин успокоил его, многозначительно кивнув на дверной проем, занавешенный легкой тканью. За нею угадывалось нечто… У азиата раздулись ноздри, как у буйвола.

– Там?

– Да, там.

– Молода?

– Об этом у меня не спрашивают.

– Так пойдем же поскорее, Усерхет. Давай болтать! Давай беседовать! Давай делиться впечатлениями! Буду делать что угодно, сколько угодно, лишь бы дождаться ее! Усерхет, плоть моя изнемогла!

Купец с трудом оторвал взгляд от таинственной занавески, вошел в соседнюю комнату и повалился на мягкое ложе Здесь все было как на его родине: уютно, сумрачно, ароматно, как в цветнике.

– О Усерхет, – простонал купец, – давай говорить! Дай мне пива или вина. И будем говорить! И, пожалуйста, поскорее, если не хочешь доконать меня!

И когда они уселись и хозяин убедился, что никто не подслушивает, – сказал с усмешкой:

– Послушай, Тахура, почему это вы, азиаты, такие легкомысленные?

– Мы? Легкомысленные? Это почему же?

– Сначала выпьем. Вина. По глоточку, – сказал Усерхет, разливая яркокрасную жидкость. В глазах у него замелькали золотистые огоньки, а живот колыхался, словно мешок, наполненный льном.

– Нет, ты скажи, почему мы легкомысленные?

– Скажу. У вас превыше дела – женщины.

Тахура выпучил глаза.

– А как же должно быть?

– Наоборот.

– Значит, сначала – дела?

– Несомненно, уважаемый Тахура.

Вавилонянин почесал бороду.