Фараон Эхнатон

Тихотеп привстает. Немножко отодвигается от нее. Чтобы видеть Сорру получше. Ваятели привыкли отступать на шаг, чтобы лучше примечать разные мелочи на изваяниях из камня или гипса.

– Я спрашиваю: где ты сейчас мысленно? Почему не со мной?

– Сказать тебе правду?

– Да! Да! Да!

Сорру перевернулась на спину. Ее маленькие груди как неспелые груши. Тело ее вроде бы дубленое. Словно в жилах у нее не красная кровь. Розовы только щеки да мочки ушей. И ноги у нее красивые: такие длинные. Ступня тоже совсем розовая. Будто только-только родилась Сорру, будто вовсе не ходила пешком. И ногти на ногах огненные: они накрашены, и они блестят. У нее золотистый лобок. Такой солнечный треугольник под упругим животом. Золото ее подстрижено – жестковатое. Чуть-чуть. Его ладонь ложится на треугольник. Прикрывает его. Совсем. И она шепчет: «Не надо. Я не могу думать». Сорру убирает его руку и – снова светит треугольник, такой озорной. Будто нарисованный живописцем…

– Вот ты спрашиваешь меня, Тихотеп, почему я не с тобой. А где-то далеко. Мыслями своими.

– Да, спрашиваю.

– Вот мы лежим с тобою здесь, у тебя. На твоей земле. А если бы было не так?..

– Как так – не так?

– Мой это был бы дом! Моя земля!

Тихотеп удивился:

– Твоя земля?

– Да. Где-нибудь на оазисе арамейской пустыни.

– Я бы так же горячо обнимал тебя, – сказал он.

– А потом?

– Не понимаю.

– Обнял бы. А потом?

– Любил бы тебя. Думал бы о тебе.

– Не верю! У тебя в голове было бы другое.

– Что же, Сорру?

– Твоя страна! Признайся, что было бы так!

– Верно, я бы умер, – сказал молодой ваятель.

– От грусти?

– Да.

– Ты мечтал бы о своем Кеми?

– Да.

– Вот видишь?! – Сорру уставилась на потолок. Глаза у нее тоже были голубые. А там, где зрачки, краска чуть погуще. Он называл ее Синеглазкой. Он прижался щекой к ее щеке.

«…Вот так, с прекрасной женщиной, порхающей, как мотылек, лежишь и вдруг убеждаешься, что она мыслит и полна забот. И горя, горя полна!..»

– Послушай, Сорру, а ты не можешь не напускать грусти на себя? Или ты хочешь, чтобы и я вспомнил все невзгоды? Вспомнил для того, чтобы поплакаться, пожаловаться тебе. Я так жаждал этого часа – ты же смотришь куда-то вдаль. В самое небо.

– Ты должен знать, что я из мяса и костей.

– Знаю.

– Что в голове у меня тоже бродят мысли.

– И это знаю.

– Что могу грустить. И даже заплакать.

– Заплакать, Сорру, можешь. Это даже к лицу тебе. Я не люблю хохотуний, которым все трын-трава. Но согласись: грусть не чисто женское дело.

– Мужское?

– Скорее всего!

Он наливает вина и подносит ей. Она не двигается. Тогда он ставит чашу меж грудей. Склоняется над нею и пьет вино. Она говорит:

– Налей и мне.

Он спешит исполнить ее желание. Чаша полна до краев. Ваятель едва держит ее в руках, чтобы не пролить. Сорру живо садится. Вот прильнула к прохладным краям горячими губами. Очень хорошо вино!

Она говорит:

– Еще!

Тихотеп снова наполняет чашу.

Она:

– Еще!

Вино – красная кровь – из одного сосуда переходит в другой, более прекрасный. И губы ее точно приросли к чаше.

– Еще!

Тихотеп озадачен: наливать ли?

– Еще!

Надо подчиниться. Не часто же приходится угощать вином такую красавицу, как Сорру. Однако Тихотеп не перестает спрашивать себя: «Что же будет потом?» Пьяный мужчина вызывал в нем чувство брезгливости. А пьяная женщина? Пусть даже красивая? Нет, не мог он представить себе, как будет выглядеть пьяная Сорру. Она совершенно нагая, очаровательная в этой наготе – зачем же еще и вино?

Сорру показала глазами на пустую чашу. Он сказал: «Нет».

Женщина продолжала упрямо смотреть на чашу.

– Нет!

Ваятель был тверд в своем решении. Почти тверд. Сорру погладила его руку мягкой, как детская рука, ладонью, и он подчинился. Размяк. Нельзя не угодить такой красавице, как Сорру…

Она сделала глоток. Еще глоток. Великая сила таилась в этом вине, и зрачки ее делались все темнее и темнее, а в самой середине их разгорался огонь любви. Жаркий огонь!

Сорру не допила. Отстранила его руку:

– Нет. Вино не помогает.

Волосы распущены. Груди обращены в разные стороны. Губы полуоткрыты, и в них голубой луч луны. Зажатый меж гранатовых губ.

– Я не хочу вина. Я хочу говорить. Мужчины не любят лишних слов. Те, которые приходят в задние комнаты лавки Усерхета. Они платят и требуют ласки. Не желают слез. Вот подружке Май очень хорошо. У нее в голове – ветер. Ей все равно, где жить…

– А тебе, Сорру?

– Мне – нет.

– Разве прекрасный Ахяти – «все равно где»?

– Да.

– Тебе здесь не нравится?

– Нет!

– Весь мир мечтает жить в Ахяти.

– Это только кажется тебе. И вашему фараону. Я предпочитаю свой родной оазис в каменистой пустыне.

– И грязь?

– Может быть, и грязь. Родную.

– Накинь на себя платье, Сорру. Я не могу разговаривать. Я начну тебя целовать.

Она оделась. О, эта прозрачная, обтягивающая тело одежда, сотканная из лучей солнца, звезд и луны. Теперь уже все равно: одета она или нет…